На край света (трилогия) - Голдинг Уильям

Появился Виллер с кружкой кофе. Я отхлебнул тепловатый напиток. Слуга налил немного воды в таз, и я, спеша вымыться, оставил кофе. Я усердно надраивал себя, обуреваемый истинной страстью к чистоте – вода вскоре стала и грязной, и ледяной, – словно хотел побороть не только покрывшую меня грязь, но и грязь на всем корабле, преодолеть наши сложные и опасные обстоятельства. Я ощутил меж голых ног полы чистой рубашки и почти почувствовал себя самим собой – впервые с того момента, как отведал «линька» по спине и голове. Я оделся, открыл дневник и бегло просмотрел записи. Вытащив из ящика пакет с отчетом о первой части нашего путешествия, я взвесил его на руке, раздумывая, стоит ли перечитать с пристрастием. Впрочем, меня устрашила перспектива снова его упаковывать.

Ах, этот самоуверенный молодой человек, который безмятежно поднялся на борт с намерением все изучить и всем управлять! Наша устрашающая экспедиция, наш ужасный вояж представлялся ему чем-то вроде путешествия в дилижансе между Лондоном и Батом! Он собирался достичь Сиднейской бухты, размеренно двигаясь по спокойному морю в некоем шедевре судостроительного искусства.

Но война кончилась, корабль оказался прогнившим, как подпорченное яблоко, а Деверель на пару с Виллисом лишили это яблоко – корабль? – этот дилижанс! – колеса. Его догнала «Алкиона» и поразила молодого человека громом, и познал он муки страсти, разлуку, ревность…

– Деверель! Джек-красавчик…

Через некоторое время, не знаю, когда именно, я пришел в себя – точно пловец, вынырнувший на поверхность. Любуясь изменившимся, болезненным, изнуренным ликом в маленьком зеркальце, я думал о том, что крестный будет одновременно умилен и разочарован. Эдмунд влюбился в неподходящую девушку – недостойную его – старый циник предпочел бы, чтобы я приударил за леди Сомерсет! В довершение всего Эдмунд, похоже, потонет вместе с недостойным его кораблем.

«Недостойный корабль» словно почувствовал, что его оскорбляют, и под ногой у меня подпрыгнула планка обшивки. Конечно… Тут я остановился. За бесконечными «конечно», которые соскакивают с губ помимо моего желания, пряталось нечто, мне непонятное. И у меня была не столько мысль, сколько чувство, что «я» обязан как-то справиться с этим «нечто», а если не смогу я, то должен суметь кто-то другой. Хотите – верьте, хотите – нет, мысли мои начали вращаться вокруг нашего мрачного капитана. В конце концов, особый комитет желал, чтобы я переговорил с капитаном! Поступив по собственному разумению, я побеседовал с Чарльзом Саммерсом, а теперь исполню указания комитета! Я крикнул Виллера, который стремительно распахнул дверь – чуть ли не прежде, чем я открыл рот. Слуга засуетился и помог мне накинуть дождевик. В резиновых сапогах я шагнул через порог, а корабль шарахнулся в сторону. Я отправился на шкафут враскорячку, как моряк. Не знаю, было ли это игрой воображения, но мне послышалось, что в крайней каюте с моей стороны коридора кто-то рыдал. Я встал на шканцах, держась поближе к полуюту.

Корабль болтало сильнее. Постоянная качка изводила, и время от времени судно сотрясали какие-то толчки изнутри, казавшиеся проявлением нетерпения или даже гнева.

Дождь и брызги, летевшие горизонтально с наветренной стороны, кололи лицо, словно мелкая дробь. На каждой волне корабль поднимался, точно собирался продвинуться вперед, но немедленно возвращался в то же самое положение. Паруса, по краям которых скатывалась дождевая вода и брызги волн – паруса, поднятые только на грот-мачте, единственной нашей мачте, – казались жалкими потугами использовать порывы ветра.

Матросы делали что-то с канатами, но мне было совершенно непонятно, что именно. Большую часть времени люди полностью находились в воде. Одна радость, что я все-таки пассажир, а не офицер и тем более не матрос. Повернувшись, я начал взбираться на полуют. За штурвалом стояли блестящие от воды рулевые, а за поручнями едва виднелся капитан Андерсон в поношенном дождевике и зюйдвестке. Он мрачно смотрел буре в лицо, словно пригоршня воды ему нипочем. Я осторожно обошел рулевых, и капитан меня заметил. Он улыбнулся! Жуткое зрелище: блеснуло несколько зубов, как будто кто-то кинул в угрюмо скривившийся рот горсть желтых голышей. Я собрался заговорить, но капитан отвернулся. Я последовал за ним и, торопясь его догнать, с риском для жизни взобрался на палубу, но он сбежал по сходному трапу и исчез в каюте. Выразиться яснее он не мог – проваливай, мол! А ведь еще улыбнулся – неслыханная вещь! – правда, улыбка была короткая и неискренняя.

Словно во сне представил я золотые кудри, румяные щеки и услышал голос мистера Бене: «Полагаю, сэр, в этих трудных обстоятельствах вам следует постоянно проявлять дружелюбие к пассажирам. Стоит им почувствовать, что у капитана есть причины для беспокойства, нашим заботам конца не будет!»

Неужели ему хватило смелости? О да, молодой офицер, который «домогался» прекрасной леди Сомерсет, супруг которой где-то поблизости обозревал свое корабельное царство, должен быть отважен до безумия.

Вахту нес наш миниатюрный штурман, мистер Смайлс. Как только Андерсон спустился вниз, штурман отошел от правого борта и повернулся лицом к ветру.

– Мистер Смайлс, я, как видите, поправился и даже за тысячу фунтов никуда отсюда не денусь!

Мистер Смайлс изучал меня как бы издали, словно я находился где-то у горизонта. От соленых брызг у него покраснели глаза. Штурман приложил палец к губам, точно прося о молчании.

– В чем дело, мистер Смайлс? Говорю вам – за целую тысячу фунтов. Вот что, сэр: я получил несколько ударов по голове и думал, что лишусь рассудка. Но там, внизу, сидит настоящий безумец, который уверен, что в этой соленой неразберихе он приобрел избавление от смерти.

Мистер Смайлс отнял руку ото рта.

– Есть корабли, мистер Тальбот, где каждый только сумасшествием и спасается.

– Сказать по правде, я начинаю думать, что люди, избравшие для труда и обитания эту ужасную пустыню, и впрямь сумасшедшие – так что вы, наверное, правы. Корабль так качает – проклятие! Приходится, уподобясь мартышке, все время карабкаться то по одним поручням, то по другим. Поражаюсь – как вам удается держаться на ногах и так безразлично переносить качку.

Штурман не ответил. Он созерцал море. Казалось, он изучает простертую перед ним обширную панораму с целью выбрать дорогу. Мне пришло в голову, что мой с ним разговор – не просто нарушение составленных капитаном «Правил пребывания на борту», но прямое их попрание. Вот почему штурман приложил к губам палец. Похоже, ветер переменился!

Не желая усложнять ситуацию, я кивнул мистеру Смайлсу и отправился вниз, в свой коридор, поскольку сполна насладился свежим воздухом.

В мою каморку проскользнул Виллер. У меня не было сил его терпеть, и, держась за поручни, я пробрался по коридору в салон. Однако комитета там не было, тщедушный мистер Пайк сидел в одиночестве. Стыдно признаться, но я рухнул на скамью под кормовым иллюминатором и не поднимал головы от стола.

– Вам плохо, мистер Тальбот, как и всем остальным.

Я пробормотал что-то в ответ. Мистер Пайк продолжил:

– Вот уж никогда бы не подумал, мистер Тальбот. Но вы ведь были ранены. Надеюсь, вам лучше. Я тоже голову ушиб о перемычку, когда корабль тряхнуло, но мне уже полегчало. Вы говорили с мистером Саммерсом?

– А где же комитет?

– Качка их одолела. Мистер Преттимен очень сильно упал. Но если хотите, могу всех созвать.

Я покачал головой:

– Подожду, пока они оправятся и будут в состоянии прийти. Думаю, Боулс – выдающийся человек. Он обладает тем, что римляне называли gravitas[77]. Удивительно.

– Напрасно удивляетесь, сэр. Ведь он изучал законы.

Просто поразительно, как быстро коротышка Пайк умеет нагонять тоску.

– Вам бы отдохнуть, как и всем, мистер Пайк.

– О нет. Меня не очень болтает. Я маленький и легкий: если теряю равновесие, то обычно удается удержаться – в отличие от бедного мистера Брокльбанка, который в такую погоду не решается покинуть койку, разве что для… Знаете, мистер Тальбот, я предпочитаю сидеть здесь, беседовать с вами, только бы не быть с моими. Все так ужасно, совершенно ужасно! Я все понимаю, но не могу это выносить – не могу, хотя я и люблю их, и тревожусь.