Емельян Пугачев. Книга 2 - Вячеслав Шишков

Рычков был действительно умен и наблюдателен. Он тотчас разгадал смысл язвительной улыбки прокурора и, укорчиво взглянув на него, сказал:

— Ежели немец-губернатор, в силу своей душевной ограниченности, не умеет ценить таких, как я, то меня и фамилию мою ценит и чтит российское общество. И вот доказательство сему. Господа купцы, пожалуйте сюда! — Он взял их под руку и подвел к письменному столу, на котором лежали две большие медали. — Вот, извольте видёть, обе сии медали получены нами в награждение от Вольного экономического общества. Моя — серебряная — за сообщение туда разных моих сочинений и опытов. А эта вот — золотая — супруги моей, Алены Денисьевны Рычковой.

— О-о-о? За что же женскому полу этакая медалища? — удивился Полуехтов.

— А вот читайте, — и Рычков показал ему диплом: «За оказанное усердие нашему обществу присылкой как прежнего, так и нынешнего рукоделия».

— Ха! Стало, супружница-то перекрыла вас. Вам серебряную, а ей золотую!.. Ха! Ну, я бы не поддался, ей-богу, право! Я свою бабу во страхе завсегда держу, — с чувством собственного превосходства воскликнул курский купчик.

Рычков улыбнулся и, достав из ящика третью медаль, сказал:

— Позвольте, позвольте… Победителем-то все-таки остался я. Вот большая золотая медаль, полученная мною не столь давно от того же Вольного общества в награждение трудов моих.

— Ну, слава те Христу, что вы верх взяли, — проговорил простоватый Полуехтов, взвешивая на ладони ценность золотой медали. — Нет, ваше высокородие, супружниц завсегда нужно в страхе содержать, чтобы не в свое дело не лезли. Медаль для бабы — это баловство, ей-богу, баловство… Не женского ума сие дело. Да ежели б моя половина медаль получила, а я нет — ну, знаете… отойди-подвинься! Я бы после этакого позору бабу свою вовсе извел бы… Я человек карахтерный, ей-бо, право! — купчик говорил горячо и не стесняясь, даже с оттенком задорного бахвальства. Рычков с удивлением и любопытством выпучил на него большие серые глаза, а купчина Кочнев стал своему приятелю пенять:

— Полно болтать-то, Авдей Иваныч, постыдись! Ведь твой родитель в купеческую гильдию по Курску вписан, а ты…

— Да ведь обидно, Илья Лукьяныч, — и одернутый купчик конфузливо зачесал в своей кудреватой голове. — Вдруг моя баба медаль бы получила, а я нет. Да меня тогда весь город засмеял бы!.. А вы меня, ваше высокородие, разожгли медалями-то… Эх, зачем я не офицер, не генерал, не дворянин хотя бы.

— Друг мой! — и Рычков, широко улыбаясь, взял молодого Полуехтова за плечи. — Ежели вы, будучи купеческого сословия, окажете доблесть на поле брани, то неукоснительно и медаль получите, а нет — и крест.

— Скажи на милость! — протянул купчина. — Я ведь драться охоч, у нас, в Курске, я кажинный праздник на кулачный бой выхожу. Бью крепко! — Он плюнул в горсть и, размахнувшись, ударил кулаком по воздуху. — Рраз — и с каблуков долой! Вот ежели б случай вышел здесь со злодеями схватиться!.. А?

— Здесь похвально было бы тем более, — поощрительно сказал Рычков. — Наш несчастный Оренбург является наивящей ареной для отличения подвига ратного…

— Ваше высокородие, отец родной! — с необычной горячностью вдруг закричал купчик, наступая на Рычкова. — Не можно ли обо мне губернатору доложиться?.. Я бы, скуки ради…

— Брось, Авдей! Тут тебе не кулачный бой! — прикрикнул на него степенный Кочнев. — Это в тебе не отвага, а винцо говорит. И где ты, чадо лукавое, спозаранку клюнуть-то спроворил?

— За обедней, Илья Лукьяныч, видит бог — за обедней. Выскочил я из собора да в сторожку, а там у пономаря вино. Хлопнул на размер души да опять в собор… — купчик подбоченился и бесцеремонно сплюнул. — А я на Пугача, поистине скажу, сердит. Он, супостат, в великие убытки меня ввел, ей-бо, право. Ведь я, господа хорошие, товаров сюда понавез, с бухарцами да с ордой на Меновом дворе менка ладил устроить, баш на баш, как говорится. А глянь, что вышло?.. Тьфу! Сиденью здешнему конца краю не предвидится. Нет, я с ними, с разбойниками, сшибусь, видит бог, сшибусь!..

Я человек отчаянный. Эх, в казаки, что ли, записаться, к Мартемьяну Бородину…

— Ваше усердие, господин Полуехтов, вступить в бой с нашим общим врагом весьма похвально, — покашиваясь на Кочнева, наставительно сказал Рычков. — Я чаю, вы не токмо о своих делах печетесь, но такожде и о чести родины помышление имеете.

— Ну, где там о родине! Просто — кровь кипит, поозоровать охота, — бесхитростно ответил купчик и стал осматривать, пробовать на ощупь, колупать ногтем всевозможные предметы, в порядке развешанные по стенам и разложенные по полкам: образцы знаменитых оренбургских шалей и других изделий из козьего пуха, канаты из крапивного волокна, колпаки и холстинку из травы кипрейника, куски разноцветной юфти, ткани из верблюжьей шерсти, осколки всевозможных минералов, медной и железной руд, кубики каменной соли, пробы «горячей угольной земли», то есть каменного угля, — целый музей.

— Многое из того, что вы видите, — сказал Рычков, — я собрал лично и с точностью описал места сих богатств земных недр. Мною описаны также и многие местные промыслы — как вязанье шалей, выделка юфти, ткачество сукон из верблюжьей шерсти и прочее. Я приложил немало хлопот к тому, чтобы эти промыслы улучшить, расширить, и того достиг. Помимо сего, новым промыслам положил начало — например, выделка канатов из крапивного волокна, производство краски из травы кипрейника. Да всего и не перечислить. Все это описано мною и опубликовано в «Трудах Вольного экономического общества».

— Купцом бы вам быть, фабрику иметь! — польстил ему Кочнев.

— А что же? — сказал Рычков. — Родитель мой — именитый купец, жил он сначала в Вологде и через Архангельск имел с Голландией торг хлебом, да разорился и переехал в Москву, где и отдал меня, восьмилетнего мальца, в обучение европейским языкам, арифметике, бухгалтерии. Мой родитель ладил из меня просвещенного купца сделать…

— А вышли вы, Петр Иваныч, ученым мужем, — вставил все время молчавший прокурор Ушаков и закурил трубку.

— Вашими устами глаголет истина, — с легким поклоном ответил осанистый Рычков и, оправив рукой седые волосы, торжественно проговорил:

— В священном писании сказано: «Похвала детям — отцы их», а со мною вышло инако, и я не без гордости могу похвастывать: «Похвала отцам — дети их».

Гостям очень хотелось есть, они с нетерпением ожидали приглашения к хлебосольному столу, у них были унылые лица. А хозяин все говорил и говорил, он стал показывать прокурору и Кочневу свои многочисленные напечатанные статьи по многим хозяйственным, бытовым и экономическим вопросам края.

— Это все мелочь, — говорил он, — а главная моя работа — «Оренбургская топография» — была еще двадцать лет назад одобрена самим Ломоносовым, коему я был персонально известен.

Рычков пространно стал рассказывать о своем поместье в селе Спасском , о находящемся там опытном медном заводике, приносящем ему одни убытки, о том, как в Спасском, пять лет тому назад, его посетили и прожили по две недели знаменитые академики Лепехин и Паллас, в команде которого работал в чине прапорщика старший сын Рычкова.

Наконец, приметя, что гости утомлены, и желая привлечь внимание молодого купчика, Рычков приподнятым голосом и не без хвастливости стал говорить о том, как в 1767 году он преподносил императрице свои труды.

— И я, государи мои, удостоился слышать из уст её величества следующие слова: «Мне известно, что вы довольно трудитеся в пользу отечества, за что вам благодарна». И более часу изволила расспрашивать меня владычица в парадной своей опочивальне об Оренбурге, о ситуации места, о хлебопашестве и коммерции столь снисходительно и милостиво, что тот день наилучшим и счастливейшим в жизни почитать мне надлежит.

Предводителями к сему счастью были его сиятельство Григорий Григорьевич Орлов и приятель мой — историограф Миллер.

Прокурор снова язвительно заулыбался: его взор как раз наткнулся на лежавшийперед его глазамипакет, предназначавшийся профессору-историографу Федору Ивановичу Миллеру, с довольно странным адресом: «Дом его за Яузским мостом, идучи на гору, первый низменныя каменныя палаты на левой стороне, где прежде бывала аптека».

— И доходит? — поинтересовался Ушаков, указывая на пакет.

— Всенепременно, — ответил хозяин. — Мой милостивец и друг известен не только ведомству почтовому, но и всему миру.

— Верблюды! — взглянув в окно, вдруг вскрикнул купчик Полуехтов и стремительно выбежал на улицу.

Гости и хозяин прильнули к окну. По дороге неспешно шествовал большой караван верблюдов. Долговязые животные, слегка покачиваясь, гордо несли свои небольшие головы на мускулистых и длинных, слегка изогнутых шеях.

Они, видимо, прошли трудный путь, были тощи, на их ребристых облезлых боках висела грязной бахромою свалявшаяся бурая шерсть. Меж их горбами навьючены огромные тюки. Животные были связаны нос в хвост — гуськом, по шести верблюдов в связке. Рядом с ними шагали худые, со втянутыми щеками, чернобородые люди, одетые в цветные халаты и войлочные остроконечные шапки.