Тётя Мотя - Майя Кучерская

Несколько дней потом она изживала внутренний озноб от этого ледяного сна. Потому что главное было не что она наконец его увидела, согрела, наоборот, полного бессилия ощущение, вот что. Ничего не могла. Никак помочь.

Глава девятая

На этот раз поехали не в многолюдный Муй, в гораздо более тихий городок, название которого напоминало Коле старческий кашель. Гостиница оказалась в общем терпимой, хотя горячая вода текла только после долгих уговоров. Зато кататься здесь было одно удовольствие. Пляж, песок, ветерок.

Правда, через два дня после приезда и вполне сносного ветра, после отличных просто заходов наступил штиль. Мертвый. День купались, ели, потом на снятой еще в аэропорту «Мазде» ребята поехали глядеть окрестности. У Коли в тот день после вьетнамской еды жутко крутило живот, и он остался, провалялся полдня в номере. Ближе к вечеру, слегка оклемавшись, выбрался на улицу, побрел по пропахшему рыбой городку.

Тыкался о шумные прилавки бестолкового рынка, глядел на стены овощей, горы сушеной рыбы, ящики с помидорами и картошкой, потом заходил в магазинчики, в грязноватые дворики, и не грело как-то ничего. В одном из дворов неожиданно уткнулся в небольшой буддистский храм, с витыми раскрашенными колоннами и загнутой по краям крышей. Ну, хоть что-то. Сбросил сандалии, зашел, со света показалось — тьма кромешная. Осел на деревянную лавку у входа, привыкая. Здесь было заметно прохладнее, чем на душной улице, едкий запах благовоний перебивал свежий аромат цветов, которые стояли повсюду в высоких белых вазах. В центре поблескивал плечами золоченый Будда и еще какие-то фигурки вокруг.

Коля вспомнил свое увлечение китайцами. Все-то он забросил, еще тогда, весной, как-то не до китайцев стало, а может, просто перестали они отвечать ему на его вопросы. И едва он подумал, на какие, собственно, вопросы-то отвечать, снова знакомая тупая боль проткнула сердце, и снова он ощутил, что больше всего на свете хочет того же самого: чтобы рядом сейчас же оказалась она, долбаная его и такая родная жена. Но не просто, а чтоб любила его. Хотя бы как вначале было, хотя бы как перед свадьбой и еще немного потом. Коля сжал ладонями коротко стриженную голову, провел по черепку ногтями, чтобы только прогнать, прогнать наваждение, и вдруг расслышал легкие шаги. Из глубины храма вышел низенький бритый человечек в темных штанах, тканевой куртке на круглых пуговицах. Обычный пожилой, морщинистый вьетнам. Вроде нестрашный, с приветливым довольно лицом.

Увидев Колю, человечек слегка поклонился, поздоровался по-вьетнамски, Коля ответил на английском, как можно понятней, человечек, похоже, понял, спросил на едва опознаваемом английском же, откуда он. Коля ответил. И услышал.

— Русский?

— Да, — удивился Коля. — Вы знаете русский?

— Канешна! — засмеялся человечек и продолжил: — Все забыл. Сейчас опять нада помнить, многа русский, очень. Но многа забыл.

— Нет, — щедро улыбнулся Коля, — вы хорошо говорите. Где вы учились?

— Да, да, учился! — обрадовался вьетнамец.

— Но где? Здесь?

— Нет! Учился Москва, — неожиданно понял его старичок и добавил раздельно: — Эс эс эс эр.

— В институте? — поинтересовался Коля, как-то сразу заскучав от этого «СССР».

— Да! — по-прежнему радостно закивал вьетнамец. — Медицина. Детский врач.

— Педиатр, — уточнил Коля.

— Да, педиатр. Как тебя зовут?

Коля ответил.

— А вас?

— Меня зовут Хоанг Динь Тхо, учился Москва — звали Денис. Знаю, по-русски «динь» — говорит колокол. У вас много колокол. Очень много, — Динь вдруг тихо засмеялся. Было в нем что-то ласковое и детское. Коля, до этого желая уже свернуть разговор и свинтить поскорей, даже решил поболтать со старикашкой еще.

— А врачом вы больше не работаете?

— Врач? Раньше работал, больница, дети, теперь нет. Старый. Тут помогаю. Мой сын работает… — и Динь обвел рукой храм.

— Работает здесь? Он что же, священник?

— Вящени? Нет, не знаю. Он один живет, без жены, работает, молится.

— Монах, — сказал Коля.

— Манак, — повторил старичок. — Будда — веришь?

— Я? Не знаю, — растерялся Коля. — Вообще не знаю ничего, — добавил он, сам не понимая, зачем, и почувствовал, что еще немного, и начнет жаловаться этому чужому Динь-Диню на незадавшуюся жизнь.

— Ты грустный? Русский часто грустный, — сказал Динь. — Водка, больно, тяжело.

— Да, — удивленно проговорил Коля, вставая. До этого он так и сидел на лавке, а Динь стоял перед ним. И был почти с него, сидящего, ростом.

— Ты правильно говоришь, значит, правда жил в Москве. Больно. А тебе нет?

— Нет, — ответил старичок спокойно и на этот раз совершенно серьезно. — Не больно. Работал, дети — плачут, много, много умерли, отец, мать плачут — больно, очень больно. Плакал много, стал храм ходить, сидеть, молиться. Секрет, коммунисты говорили — не ходи, сам молился, один. Теперь не больно.

— А меня научишь? — усмехнулся Коля, сглатывая ком. — Меня? — ударил Коля себя в грудь. — Чтобы не больно?

И опять Динь отвечал ему без улыбки, со строгой, отстраненной лаской.

— Учился восемь лет, Москва. Долго! Восемь лет, лечить детей мог, — Динь поднял раскрытую морщинистую ладошку, а на другой руке выкинул три пальца. Восемь. Не плакать, не больно — учился… — Динь задумался и два раза раскрыл пальцы обеих рук.

— Двадцать?

— Да, двадцать лет. Долго!

— Я понял, — согласился Коля. — Долго. Но хотя бы начни, объясни.

— Хочешь говорить теперь? — спросил Динь.

Коля подумал, что, пожалуй, далеко это заходит. И душно ему вдруг стало от сладкого тяжкого аромата цветов — лилии здесь стояли в основном, теперь он разглядел. Белые лилии. Спросил-то старичка почти в шутку, а тут говорить! Говорить было все-таки неохота. Хотелось уже домой. Но тут он вспомнил тесный, не шибко шикарный номер, подумал, что ребята, наверное, только поздним вечером приедут.

— Да, — ответил Коля. — Можно и говорить.

— Надо говорить, — подтвердил Динь. — Не здесь, — Динь обвел храм глазами. — Природа. Горы. Горы хорошо говорить.

И повлек Колю на улицу. Они молча миновали несколько кварталов, куда-то сворачивали, попали в совсем бедное место, ветхие домики, дети в грязи, и вскоре оказались за городом. Динь шагал впереди, изредка оглядывался и улыбался Коле. Показались горы, старик явно направился туда. Сначала они шли по шоссе, по выжженной солнцем сухой траве. Динь двигался легко, быстро, Коля едва за ним поспевал. Они были уже у подножия. Подниматься в гору под палящим солнцем оказалось тяжко, Коля стянул футболку, торопился — Динь давно исчез, он карабкался гораздо проворнее него и только иногда выглядывал сверху и махал рукой.

— Иди-иди, Колиа!

Тропинка тут была, но малозаметная, так что выглядывания были совсем не лишними.

Постепенно делалось холоднее, появилась тень, растительность, они немало уже прошли. Внезапно Коля догнал старичка: Динь стоял на заросшей травой площадке и показывал: здесь! Пришли. Далеко внизу плескалось море, высоко же они забрались.

Коля упал на траву. И почти бесцветное небо опрокинулось на него. Отдышался. Жутко хотелось пить. Повернулся спросить, нет ли тут ручья, но Диня снова не было, он исчезал и появлялся незаметно. Коля приподнялся, сел на широкий, плоский камень, точно нарочно сделанный, чтобы сидеть — и снова увидел Диня, выскользнувшего из зарослей. Старик держал в руках литровую бутылку воды, протягивал Коле. Где-то, что ли, было у него припасено? Вода оказалась теплой, почти горячей, но Коля с жадностью припал к горлышку и выпил почти все, вспомнив о Дине только под конец.

— А ты? Ты хочешь?

— Нет, пей, я нет, — отказался Динь, но потом все-таки сделал несколько глотков.

— Не хочешь сюда на камень?

— Нет, хорошо. Красиво, — Динь показал руками на солнце и море, точно бы даря их Коле.

Солнце прямо на глазах тяжелело, опускаясь все ниже, наливаясь медью, подсвечивая набежавшие облака. Край моря внизу горел золотистым светом. Впереди, правее, высилась еще одна вершина, на которой росло единственное дерево, осыпанное сверкающими листьями. В голубой дымке на горизонте проявилась маленькая лодка с парусом, парусник медленно скользил к берегу. Динь стоял молча, словно бы вслушиваясь в наступающий вечер, шелест прибоя, глубину и тишину бесконечного неба.

Коле стало спокойно.

— Хорошо-то как, — улыбнулся он Диню.

— Да, — подхватил он. — Да. И это все, — он снова обвел рукой все вокруг. — Сейчас я тебе скажу, тут будем говорить, — серьезно напомнил Динь, и Коля стер с лица улыбку. — Это все — деревья, цветы, море, жара, холод, день и ночь — это Тао, Тао в них, Тао везде.

Так вот, о чем предлагал говорить этот бывший детский врач. Хотел обратить его в свою веру! Смех, смехотура-то, но Коля решил не огорчать пока этого деда. И место к тому же неплохое.