Труженики моря - Виктор Гюго

На нем остались лишь матросские штаны, он снял их и тоже заложил в пробоину; пробка стала больше и прочнее.

Итак, она была готова и казалась достаточно надежной.

Она выступила наружу из пролома вместе с облепившим ее брезентом. Вода, стремясь ворваться, давила на это препятствие, распластывала над пробоиной, что было весьмакстати, и уем укрепляла его. Это было нечто вроде давящей повязки.

Жильят вытолкнул изнутри только середину пузыря; вокруг пробоины и пробки остался круглый парусиновый валик, прилегавший к ним особенно плотно, потому что его удерживали неровные края пролома. Пробоина была закрыта.

Но как все это ненадежно! Острые зазубрины, придерживавшие брезент, могут его прорвать, и через дыры хлынет вода. В темноте Жильят даже не заметил бы этого. Вряд ли пластырь продержится до утра. Теперь Жильята беспокоило иное, и тревога его все росла: он чувствовал, как иссякают, его силы.

Он опять принялся выливать воду, но ослабевшие руки с трудом поднимали полный черпак. Жильят был раздет и дрожал от холода.

Он чувствовал приближение рокового конца.

Вдруг его осенила мысль, внушившая ему слабую надежду. Быть может, в открытом море появился парус? Рыбак, случайно заплывший в воды Дуврского рифа, мог бы прийти ему на выручку. Наступила минута, когда помощник стал просто необходим. Человек и фонарь - и все было бы спасено.

Вдвоем легко вылить воду из лодки, а как только лодка освободится от жидкого балласта, она приподнимется до своей ватерлинии, пробоина выйдет из воды, починка станет делом выполнимым; пластырь будет немедленно заменен доской из обшивки Дюранды, и, сняв временную перевязку, можно будет окончательно заделать пробоину. Иначе придется ждать до утра, ждать всю ночь! Опасное промедление, которое может стать гибельным. Жильят был в лихорадочном возбуждений.

Если бы случайно показались огни какого-нибудь корабля, Жильят мог бы с вершины Большого Дувра подать ему сигнал. Погода стояла тихая, безветренная, море дремало; резкие движения человека на фоне звездного неба были бы замечены.

Ни капитан судна, ни шкипер, плывя ночью близ Дуврских скал, не отводят от них подзорной трубы; делается это из предосторожности.

Жильят надеялся, что его увидят.

Он влез на разрушенный пароход, схватился за веревку и взобрался на Большой Дувр.

Ни одного паруса на горизонте. Ни одного сигнального огня. Необозримое пустынное море.

Никакой надежды на помощь, никакой надежды выстоять в этом единоборстве.

Жильят почувствовал себя обезоруженным, чего до сих пор не испытывал ни разу.

Теперь он был во власти злого рока. Скоро он сам, и лодка, и машина Дюранды, несмотря на весь его труд, на все удачи, на все его мужество, станут добычей бездны. Больше не осталось никаких средств борьбы; у него опустились руки. Как помешать начаться приливу, подняться воде, продолжаться ночи? Пластырь на пробоине - вот единственная точка опоры.

Жильят выбился из сил; он и разделся донага, чтобы соорудить и закончить его; ни укрепить, ни улучшить его он уже не мог; все как было, так и останется; к несчастью, всем его усилиям положен конец. Сейчас море по своему усмотрению распоряжается повязкой, наспех наложенной на пробоину. ,Как поведет себя эта неодушевленная преграда? Теперь борется она, а не Жильят. Все зависит от этого тряпья, разум тут бессилен. Вздуется волна, и этого довольно, чтобы пролом открылся снова. Сильнее или слабее напор - в этом все дело.

Все должна решить слепая борьба двух механических величин. Отныне Жильят не мог ни помочь союзнику, ни остановить врага. Он стал лишь наблюдателем собственной жизни или собственной смерти. Место Жильята, который был воплощением предвидения, в самый страшный час заступили тупые силы противодействия.

Все ужасы и испытания, через которые прошел Жильят, были ничто в сравнении с этим.

Приплыв на Дуврский риф, он увидел, что окружен, взят в тиски пустыней. Пустыня не только осаждала его, она на него наступала. Тысячи угроз сразу нависли над ним. Тут был ветер, готовый подуть; тут было море, готовое рычать.

Невозможно заткнуть этот зев - ветер; невозможно обломать зубы этой пасти - морю. И однако, он боролся; он, человек, сражался один на один с океаном; он схватился врукопашную с бурей.

Он подавлял в себе и другие тревоги, он справлялся и с другими напастями. Он сопротивлялся всем бедам, выпавшим на его долю. Ему пришлось строить без инструментов, таскать тяжести без помощника, решать задачи без знаний, есть и пить без запасов провизии, спать без постели и без крова.

На рифе, в этом трагическом застенке, его поочередно подвергали пыткам свирепые подручные природы - матери, когда ей угодно, и палача, когда ей вздумается.

Он победил одиночество, победил голод, победил жажду, победил холод, победил недомогание, победил усталость, победил сон. Ему преграждали путь сплотившиеся против него препятствия. После лишений - стихия; после прилива - шторм; после бури - спрут; после чудовищ - привидение.

Мрачная ирония конца. Недаром из темной пещеры того рифа, который Жильят рассчитывал покинуть победителем, смеясь глядел на него мертвый Клюбен.

Призрак издевался и был прав. Жильят видел свою гибель, видел, что сам он мертв, как Клюбен.

Стужа, голод, изнеможение, разборка поврежденного судна, спуск машины, бури равноденствия, ветер, гроза, спрут - все это ничто перед пробоиной. Можно было найти защиту от всего, и Жильят находил ее: против холода огонь, против голода - ракушки на скалах, против жажды - дождь, против трудностей спасения машины - мастерство и мужество, против прилива и бури - волнорез, против спрута - нож.

Против течи в лодке - ничего.

То был зловещий прощальный привет урагана. Последняя схватка, предательская вылазка, исподтишка подготовленное нападение побежденного на победителя. Убегающая буря пустила в него стрелу. Отступая, она оборачивалась к врагу и продолжала разить. То был удар из-за угла, нанесенный бездной.

Человек поборол бурю; но как бороться с просачивающейся водой?

Если пробка не выдержит, если пробоина откроется, ничто не поможет: лодка пойдет ко дну. Повязка соскользнет с кровоточащей раны. А стоит ботику с таким грузом, как машина, очутиться на дне, поднять его будет невозможно.

Два месяца благородных титанических усилий потрачены даром. Сызнова начинать немыслимо. У Жильята не было больше ни кузницы, ни строительного материала. Быть может, с рассветом он увидит, как все плоды его трудов медленно и безвозвратно погрузятся в бездну.

Как страшно чувствовать под собой темную пучину!

Бездна тянула его к себе.

Море поглотит лодку, и ему останется одно: умереть, как тот, кто, потерпев кораблекрушение, умер от голода и холода на скале "Человек".

Два долгих месяца духи и ангелы незримого мира, витавшие здесь, видели два вражеских стана: в одном - беспредельные пространства, волны, ветры, молнии, силы стихии, в другом - человек; в одном - море, в другом - душа, в одном - бесконечность, в другом - атом.

И сражение произошло.

Но, быть может, эта чудесная победа напрасна.

Неслыханный героизм вылился в беспомощность, закончился отчаянием ужасный бой, принятый человеком, битва между Ничем и Всем, Илиада, воплощенная в едином герое.

Жильят в смятении смотрел вдаль.

На нем не было даже одежды. Нагой стоял он перед беспредельностью.

И вот, подавленный неведомой громадой, не зная больше, чего от него хотят, перед лицом неумолимой тьмы, в грохоте океана, волн, прибоя, клокочущих валов, шквалов, под туманами, на ветру, во власти беспредельной рассеянной силы, под таинственной небесной твердью - царством крыльев, светил и умерших миров, перед волей, которая, быть может, правит безмерной мощью стихий, видя вокруг себя и под собой океан, а над головой созвездия и бездонное небо, Жильят отказался от борьбы, опустился на скалу, лег навзничь, лицом к звездам и, побежденный, сложив руки перед грозной глубиной, крикнул в бесконечность: "Пощади!"

Поверженный на землю беспредельностью, -он взывал к ней.

Он был один на скале, ночью, посреди моря, изнемогающий, словно пораженный громом, нагой, как гладиатор на арене цирка; только вместо цирка перед ним была бездна, вместо хищных зверей - мрак, вместо глаз толпы - око неведомого, вместо весталок - звезды, вместо цезаря - бог.

Ему казалось, будто он растворяется в холоде, в безнадежности, в мольбе, во мраке, и глаза его сомкнулись.

VII

Неведомое слышит

Протекло несколько часов.

Взошло ослепительное солнце.

Его первый луч скользнул по неподвижной человеческой фигуре на вершине Большого Дувра. То был Жильят.

Он по-прежнему лежал на скале.

Окоченевшее и застывшее нагое тело уже не дрожало.

Сомкнутые веки были мертвенно бледны. И трудно было бы сказать, живой это человек или труп.

Казалось, солнце разглядывало его.