Армагеддон №3 - Ирина Дедюхова

— Постой! Постой, дура! Стоять, говорю! Маринка! Стой! — отчаянно заорал, Ямщиков, догоняя, замедлившую шаг, с надеждой обернувшуюся к нему Маринку. У нее были знакомые глаза. Какой же он дурак! Только сейчас он вдруг понял, что они напоминали ему вовсе не какого-то полузабытого Флика, а глаза его, Ямщикова, матери… Точно! У него же мать была! И, хватая Маринку в охапку, прижимая ее к себе, он со стыдом вдруг вспомнил про мать, жившую где-то в Ачинске, после которой остался дом на окраине, где он, после ее смерти, так ни разу и не был. Эх, мама дорогая…

— Ну чо ты, чо? — задыхаясь от бега, уговаривал он плачущую Маринку, уткнувшуюся к нему в свитер на груди. — Эх, мама дорогая! Не плачь, пойдем, Мариша, озябла, небось…

Он по-хозяйски полез ей под полушубок, чтобы проверить температуру ее тела, Маринка испуганно охнув, стала оказывать слабое сопротивление, и на Ямщикова вдруг от ее этого трепыхания накатило что-то такое, такое, от чего он решительно повалил Маринку в мягкий пушистый снег на котором проплешинами чернели хлопья сажи…

Над сопкой Чертова Голова вторую неделю клубился густой серый туман. Поэтому к месту предполагаемой аварии можно было добраться только на дрезине. Пока на узловой станции, особо никуда не торопясь, соображали, куда бы мог отвалить прицепной вагон, пока уговаривали добровольных спасателей, пока искали дрезину, прошли сутки. Все знали, что если после предполагаемого крушения и остался кто-то в живых, то за эти сутки ему как раз пришел каюк на крепком морозе. И поскольку ни пассажирами, ни проводником никто особо не интересовался, с дальнейшими поисками вообще решили не шибко спешить, отложив это неблагодарное занятие до весны.

Однако как раз к началу вторых суток на узловой станции появился некий майор Потапенко. С матом и расчехленным макаром он потребовал срочно подготовить подвижной состав до места крушения прицепного вагона. Хотя с виду майор был типичным пендюком, отчего-то никто не усомнился, что он может запросто влепить пулю всем желающим обождать до весны.

Добравшись до Еловой пади по ветке, построенной когда-то зэками многочисленных лагерей Сиблага, у опрокинутого вагона замерзшие спасатели во главе с майором Потапенко обнаружили уютный костерок, зимник, покрытый одеялами и снегом, внутри которого пыхтел сизым дымком выломанный с мясом вагонный титан. Возле костра сидел здоровенный мужик в стильной косухе. Сплюнув в сторону щербатым ртом, он беззлобно сказал спасателям:

— Хрены-то не отморозили на своей таратайке? Чо так долго-то? Чаю, давайте, выпейте с дороги! Тише только, у меня жена беременная уснула только что… Могли бы и раньше приехать, все-таки не май месяц, гниды!

Первым с дрезины спрыгнул Петр Волошкин, примкнувший к спасателям перед самым отходом дрезины со станции. Петр почти на ходу соскочил с поезда, совершавшего выгодный чартер Шанхай—Варшава. На перроне он хватал каждого проходящего за рукав, пытаясь узнать хоть какие-то сведения о крушении прицепного вагона, сопровождаемого его соседом по дому Петровичем, пока не наткнулся на ствол майора Потапенко. Пендюк с пистолетом решил прихватить Петю с собой, чтобы дорогой выяснить, откуда в роскошном составе Шанхай-Варшава стало известно об откате прицепного вагона от пьяного рейса до Владивостока, о чем ни словом не обмолвились отечественные средства массовой информации. Волошкин шепотом, чтобы, не дай бог, никто из железнодорожных зубоскалов не услышал, сообщил майору Потапенко, будто на разъезде 855 километр к нему явилась сама Алла. От дальнейших пояснений он категорически уклонился, выдавив из себя, что эта Алла приказала подстраховать одного пендюка и, в случае необходимости, самому выбить дрезину, чтобы, не ожидая весны, немедленно спасти "замечательного мальчика Алешу Плоткина"… Он даже не сразу сообразил, кого это она имеет в виду. Поскольку ему отчего-то никогда не приходило в голову, что у Петровича есть фамилия.

— А проводник вагона где? — спросил Волошкин мужика. — Проводник жив?

— Живой, он хворост собирает с той стороны насыпи, — безмятежно улыбаясь, ответил потерпевший. — Мы здесь… немного того… израсходовали мы здесь уже хворост. Весь.

Действительно, через пути перелез Петрович с вязанкой хвороста на горбу. Увидев дрезину, он тоже разулыбался, поправляя странный кожаный шарфик на шее. Обнявшему его Петру он тихо сказал:

— Спасибо, Петя, что приехал за мной! Честно говоря, уже не надеялся, что когда-нибудь вас всех увижу!

В это время с дрезины, жопой вперед, наконец, с трудом слез майор Потапенко. Поманив к себе пистолетом потерпевшего, он задушевно спросил побледневшего Ямщикова:

— Опять допустимую самооборону нарушаешь, капитан? Ну, рассказывай, где это ты еще и беременную жену подцепил.

Мужа и жену Ямщиковых доставили на ближайшую станцию уже под утро. На Ямщикову заботливый муж навялил почти все одеяла, которые удалось извлечь из завалившегося в воронку осевшего грунта вагона. Всю дорогу этот мурлот громко спрашивал жену угрожающим тоном, укоризненно глядя на запоздавших спасателей: "Ты там как, Мариш? Не замерзла?" Настолько заколебал всех этими вопросами, что до станции неслись на пределе скоростей, лишь бы спасенный мужик не полез отношения выяснять. Но жена его вроде оказалась женщиной скромной, на рожон не лезла, права не качала. Она только сопела под одеялами, норовя ухватить своего занозистого мужа то за рукав, то за полу кожаной куртки тонкими цепкими пальчиками.

Майор Потапенко всю дорогу наоборот молчал, задумчиво глядя на проносившийся мимо зимний пейзаж. Перед самой станцией он повернулся к спасеным и прокричал против ветра: "Все равно, Гриша, придется тебе опять под суд идти. Раз выжил, деваться некуда! Но ты не переживай! У меня в Военной прокуратуре земляк служит, все дела через него идут. А в Конституционном Суде у меня вообще свояк вахтером работает… Так что не переживай, прорвемся!"

Волошкин сел с Петровичем немного поодаль ото всех. Петрович сказал приятелю и собутыльнику, что у него в этом рейсе произошла самая главная в жизни встреча, поэтому он, наверно, скоро переедет из Калиниграда. Или Анна переедет к нему. Пока они еще не решили. В любом случае перед отъездом-приездом они еще соберутся за солидной выпивкой и обильной закуской тесной мужской компанией… И он такого расскажет Волошкину, что мало тому не покажется. Он ему непременно расскажет всю правду о лицах, которые у них на железке цены на билеты завинчивают, а им проездные и командировочные срезают. Пускай Волошкин ему не верит, но он эти лица собственными глазами видел!

От перрона отходил состав "Пекин—Москва", единственный приличный состав, проходивший через эту богом забытую дыру. В окнах вагонов уже зажглись уютные лампочки в желтых абажурах, и на вокзальную суету с любопытством пялились жизнерадостные узкоглазые лица. Только в одном купе пассажиры предпочитали не высовываться из окна, два их силуэта угадывались за полузадернутыми занавесками с эмблемой состава.

В купе на мягких диванах сидели двое. Господин Циферблатов, прослушавший курс менеджмента по кадрам в рамках реконструкции системы управления МПС где-то на Дальнем Востоке, и некий американский гражданин, по фамилии Эйтпартмэн, ехавший из Пекина на перекладных. С ним был заключен контракт на управление нашумевшей в прессе финансово-промышленной группой «Местнефть». Листая газеты с описанием противостояния руководства «Местнефти» и прокуратуры области, он внимательно посмотрел на фото, где бывшего генерального директора с изумленным, испуганным лицом сажала в «воронок» бравая прокурорша в сопровождении какого-то противного СОБРовца. Елена Вячеславовна ради такого случая, видно, сделала прическу и погладила китель, поэтому на фото выглядела даже ничего. Господин Эйтпартмэн читал длинный список обвинений, выдвинутых прокуратурой, и вытирал лысину большим клетчатым платком. Удивительно, но, очевидно, еще до ареста господин Восьмичастный написал заявление об освобождении его с поста генерального директора. И, поскольку господин Эйтпартмэн до этого около недели изучал потребительский рынок Китайской Народной Республики, можно было предположить, что и с ним был заключен контракт задолго до описываемых событий.

Господин Циферблатов при изучении менеджмента серьезно повредил ногу. Однако возвращаться к руководящей работе надо было немедленно, поэтому он так и отправился в обратный путь в гипсе. Огромный гипсовый обрубок, занимавший половину прохода, составлял определенные неудобства для американского гражданина, но поменять купе тот не пожелал, пояснив двум любезным проводникам, что делает это не только из политкорректности в отношении лиц с ограниченными физическими возможностями, но и из любви к России вообще.