Медвежий ключ - Андрей Буровский

— Ты прав, Саша, их искать — не наши познания таежной жизни нужны. Знаешь что? Не найдем завтра никого — надо будет бо-ольшую операцию поднимать. Потянем?!

— Само собой, потянем! И разрешат, и выделят все — шестое же убийство…

— Седьмое, Саша. Ну, посидим у костра?

Прогорал костер, удивительными переливами синего и багрового отсвечивали угли в костре.

Тайга стояла стеной, темнота залила все пространство между деревьями и получилась как бы стена мрака. Над стеной мерцали звезды, лила потоки серебряного света огромная круглая Луна. Там, в небе, было светло и прозрачно, а тут, внизу, только круг света от костра позволял хоть что-то рассмотреть. Костер угасал, и стена мрака как будто подвигалась ближе, почти что нависала над людьми.

Положительный Вася давно спал на одних из нар: Данилов же ясно сказал, что завтра подымет чуть свет, и что топать им завтра в лучшем случае двадцать, и скорее всего — сорок километров. Это Саша остался посидеть немного с начальством, покурить.

— Саша, а зачем ты вообще пошел в милицию?

Александр помолчал, усмехнулся…

— Вам как ответить — честно или как полагается?

— Если отвечать — то лучше честно.

— Кушать хотелось, вот и все. Когда попадаю… ну, вот в такое место (Саша обвел рукой вокруг) сразу остро так чувствую — что-то главное проходит мимо.

— А что главное?

Саша пожимает плечами.

— Может, сбежим с тобой в охотники? Живут же люди, и неплохо…

— Не сбежим. Вы верите в судьбу, Сергей Александрович?

— Тебе честно ответить? Тогда нет.

— А я что-то начинаю верить. Что бы я не делал — все толкает в одних направлениях, и категорически уводит от других. Похоже, что милиция — это судьба, и никуда нам от нее не отвертеться.

Данилов откинулся на спину. Может быть, Саша и прав… Как называется эта звезда? Он не помнил. Когда-то выучил, но вот забыл. А это созвездие? То ли Скорпион, то ли как-то еще, дай Бог памяти… В том и беда таких, как он и Саша — они чего-то хотят, но хотят смутно, толком сами не знают, чего. А окружающие точно знают, что они должны делать, и сообщают им свои, очень определенные, мнения. Вот ему и близок Саша и совсем не близок Вася. Поэтому хорошо, что завтра он пойдет дальше с Сашей, а Вася пусть покрасуется с задержанным. Они — он с Сашей и такие же, как они, ходят неприкаянно по жизни, мечутся между тем, что точно знают все люди вокруг, и тем, что они смутно чувствуют, но сами не всегда способны выразить. Вот те же созвездия, ведь учил же он карты звездного неба, читал же…

И с этими мыслями Данилов уснул, а проснулся очень поздно, от холода. Давно погас костер, плавали полосы тумана, было совсем, совсем холодно. И опять это странное, до боли острое ощущение чьего-то присутствия! Словно кто-то стоит в этом холодном и сыром лесу, в полосах тумана, и смотрит в упор на Данилова. Тьфу ты! Данилов пошел спать в избушку.

Назавтра, десятого августа, Вася повел вниз по тропинке Кешу Малафьева, а в планах Саши и Сергея Данилова был рывок ко второй подозрительной избушке. То же движение по тропинке, тот же поиск, только теперь нашли быстрее. И в заключении опять тот же «штурм».

Избушка была не просто пуста… Это было мало сказать про нее. Избушка запустела несколько месяцев назад, и все лето простояла, не зная людского внимания. Затхлый запах стоял в помещении, углы затянула паутина, и Саша почти испугался, увидев колоссального крестовика возле своей физиономии. Паук спускался на паутинке, и сыскарю показалось, что выражение на его морде было исключительно свирепое и тупое, примерно как у задержанного с месяц назад подпольного банкира.

— Опять пустышка…

— Саша, осталась всего одна избушка. Если там ничего нет — идем назад.

Стоял восьмой час вечера, когда открылась последняя в списке избушка. Удивительное дело, как выгодно отличалась она от первых двух! И видно ее было издалека, приблизительно за полкилометра: повернула тропинка — и вон она, торчит над редкими низкими кустиками, крыша этой последней избушки. Правда, если мы видим за пятьсот метров, то ведь и нас могут увидеть…

— А ну в лес!

— Будем искать обходные пути, шеф?

— Вот именно — будем искать…

Вторая особенность избушки — стояла она близ берега бурной речушки. Маленькой речушки, стоически прокладывавшей русло среди каменных осыпей и скальных выходов, тащившей с собой множество обломков. Не прекращался стук и скрежет камней, которые тащила река, колотила об дно и друг об друга. Видимо, эта избушка предназначалась для жизни во всякое время года.

Но и у этой ее особенности имелись своеобразные последствия: если идти по тропинке, то реку легко пересечь вброд — как раз под окнами избушки речонка разливается множеством рукавов, течет спокойно, почти как потом будет бежать по равнине. Тут идти нетрудно по каменистому дну, усеянному окатанной галькой, но идущий через этот брод прекрасно виден от избушки…

Переправляться можно и в другом месте, но тогда сделать это непросто — лезть придется в мутную ледяную воду, в которой несутся куски камня килограмма по два и по три, которая и без этих камней, уже силой течения, способна сбить даже сильного человека с ног, унести его в безумно мчащихся струях.

Сделав километра два по лесу, еле-еле нашли место, где река пробивалась сквозь завал. Она раскачала, подточила колоссальные камни в два-три роста человека, но все же по этим камням вполне можно было пройти, а вода бесновалась и ревела в узких щелях между глыбами.

Данилов обратил внимание, что вдоль берегов реки лес как-то повыше, постройнее. Пока они шли вверх и вверх, сам лес незаметно изменился: стал не такой высокий и заметно, как скрючены, как придавлены кедры снегами, засыпающими их каждую зиму до высоты в два и в три метра. Ему даже показалось, что на другом берегу реки лес еще ниже и угнетеннее. Наверное, они были уже очень высоко в Саянах.

До избушки оставалось метров сто. Избушка стояла на пригорке, среди каменистой поляны, не спрятанная в глуши леса — вот ее третья особенность. Оставалось разделиться так, чтобы один прихватил окно, встал бы около оконной рамы, а другой рванулся бы во входную дверь. Данилов уже открыл рот…

…Низкое, мрачное ворчание, глухое, невыразимое никакими буквами «А-ааа-ааа…», звучащее словно из бочки. Над кустами шиповника мягко, грациозно-неуклюже, поднималась огромная туша. Не так уж он был и велик, этот потревоженный сыскарями, спавший в кустарнике зверь — меньше двухсот килограммов. Не так уж он был и агрессивен, скорее раздражен и недоволен. И если бы почувствовал медведь, что тут стоят охотники, жестокие люди, которые могут и добыть, не остался бы он тут ни минуты, рванул бы сразу во всю прыть туда, где можно спокойно поспать.

Но от сыскарей, в том числе даже от Данилова, не исходило спокойное чувство уверенности. То есть людей было двое, медведь сыт, Данилов сразу же рванул ремень карабина, и теперь стоял в красивой стойке. Будь дело только в том, чтобы спокойно доспать, зверь, скорее всего, ушел бы подобру-поздорову: ведь места выспаться ему — все горы. Но движения у людей были суетливые, растерянные, лица испуганные, и медведь чувствовал, что перед ним не столько грозный противник, сколько весьма легкая добыча.

Зверь сделал несколько шагов на задних лапах; между Даниловым и медведем не оставалось и двадцати метров. Зверь смотрел то одним, то другим глазом, аккуратно поворачивая голову. Изо рта, между клыков, стала спускаться слюна, повисла длинной серебристой ниточкой.

— Ааа-ааа-ааа… — снова завел зверь эту же песню.

А потом медведь затеял становиться на четвереньки, и тут-то все как раз произошло. Не могу сказать точно, что собирался делать медведь: очень может быть что убежать. Не исключаю, что собирался и напасть: от них ведь никогда не знаешь точно, чего надо ожидать. Во всяком случае, Данилов помнил, что стоящий на дыбах медведь не так опасен, как идущий «кабаном», стоя на четырех ногах, и не стал рисковать. Карабин рявкнул раз и второй, было видно, как медведя колотит в правильное место, под левой половиной груди, как он с раздирающим душу визгом и воем заваливается навзничь.

Медведь бился в кустах, на самом краю поляну, разбрасывал вывороченные куски дерна, кустов, пучки лишайника, травы. Данилов думал, подойти ли к нему и добить, или уже нет такой необходимости. А из домика, из «третьей избушки» уже выбегал человек, бежал изо всех сил к краю поляны.

И сработали профессиональные инстинкты:

— Стой! Стой, стрелять буду!

Крики, похоже, только придали ускорение бегущему, синяя куртка замелькала уже с самого края поляны.

— Стой, мать твою!

Человек мчался, и никакая револьверная пальба не в силах была его достать. Данилов побежал вдоль кромки поляны, чтобы получше видеть человека, на ходу готовил карабин. Эх, далеко, метров сто пятьдесят, если не больше! Не умел Данилов стрелять с такого расстояния. Ну, да лиха беда начало.