Сиятельные любовницы - Анри Кок

— К чему мне любить их?

— Просто спросил! Я не знаю, от кого я слышал, что оба поэта ухаживают за тобой.

Она наклонила голову, чтобы поразмыслить. «Это Морето говорил обо мне королю из ненависти к Кальдерону, которого я предпочла ему».

— Вас обманули, ваше величество! Я не люблю ни того, ни другого… я только дружу с Кальдероном, который добр, и совершенно равнодушна к Морето, который завистлив и зол.

— Быть может, ты права, — сказал Филипп. — Оливарес!

Граф-герцог подошел.

— Завтра я буду говорить с тобой о том, что может пожелать эта милая крошка. И желай много, слышишь, Мария? Что бы ни делали голландцы, у меня в ящиках есть еще золото для любимой женщины.

— Я буду обращаться с вами, ваше величество, по достоинству, — ответила Кальдероне, — как с королем.

— Да, да! — насмешливо сказал король, — я также знаю, что ты способна раздражать меня как короля!

«Это опять Морето сказал ему, — снова подумала Кальдероне. — Морето сказал ему, что я жадна и честолюбива».

— А теперь, — продолжал Филипп, — мы оставим тебя отдохнуть после ужина. Ведь ты еще не ужинала, как мне кажется?

Он, улыбаясь, взглянул на стол.

— Я получаю только двадцать дублонов в месяц, государь! — сказала Кальдероне, которая прочитала эту улыбку.

— Потому-то ты мне и нравишься! — быстро возразил Филипп. — Если б ты получала тысячу, ты не была бы том, что ты теперь, — таким лакомым кусочком. До свидания, моя жемчужина!.. До скорого!

Через несколько секунд, уверенная, что царственный посетитель и его спутник уже далеко, Кальдероне отправилась в залу к герцогу.

Он все слышал из своего убежища.

— Ах! — вздохнул он, снова увидя молодую актрису. — Это досадно!

— На что вы досадуете, сеньор? — спросила она самым наивным тоном.

— На то, что вы правитесь королю. Мне вы столько же правитесь. Но чего бы мне ни стоило, на этот раз я склонюсь перед его могуществом!

Она с изумлением посмотрела на него.

— На этот раз? — повторила она. — Разве вы не всегда склонялись перед ним?

— Милое дитя, в том положении, в каком мы находимся, я не могу иметь от вас секретов. Недавно я совершил проступок, полюбив одну с королем женщину… И он меня застал на месте преступления.

— А! Что же сказал его величество?

— Ничего. Или почти ничего.

— Значит, его величество уже не любит эту даму.

— Очень возможно. Но вот что дурно: чтоб доказать королю, что я чувствую его великодушие, я немедленно разошелся с нашей любовницей… и ищу новую, за которую он не мог бы упрекнуть меня, что я ее у него похищаю. И надобно же было, чтоб та, которую я нашел, самая прелестная девушка в Испании, — вы! — была та же самая, с которой и его величество хочет забыть неверную. Не правда ли, ведь я имею право роптать на судьбу!

Кальдероне кивнула головой.

— Справедливо, — ответила она. — Я понимаю вашу печаль. Ибо теперь, как вы сказали сейчас, на этот раз вы должны преклониться перед всемогуществом. Если король меня любит, а если не любит, то полюбит, — он не простит вам, что вы тоже полюбили меня. Прощайте же, сеньор. Благоразумие — хороший советчик. Мы никогда не виделись и никогда не увидимся снова! О, не беспокойтесь! В первый же раз, как я вас встречу, я и вида не покажу, что знаю вас. Я вас не скомпрометирую.

Говоря таким образом, Кальдероне устремила на герцога шаловливый взгляд. Нужно было быть слепым и не иметь от роду двадцати трех лет, как Медина, чтобы противиться этому зову. Он наклонился к ней и голосом, задрожавшим от страсти, проговорил:

— А если, несмотря на все… я скажу тебе, что все-таки люблю, что из этого выйдет?

Она пожала плечами.

— Очень обыкновенное, — ответила она. — Король явился вторым, он вторым и останется!

— Милая Мария!..

Но оттолкнув его, она сказала:

— Нет! Будем благоразумны. Завтра я жду герцога Оливареса, завтра вечером, мой друг, вы получите обо мне известие.

— Ты клянешься мне?

— Клянусь! Если я прелестна — вы красивы! Если вы меня любите — я люблю вас. Сначала любовь… потом всемогущество… Ото в порядке вещей. Прощайте!..

Эту ночь, столь насыщенную событиями, Кальдерон провел, прогуливаясь по берегу Мансанареса: только утром он пришел домой, разбитый и физически и нравственно.

Он спал, когда Инеса, камеристка Кальдероне, разбудила его, чтобы передать ему письмо.

«Мне необходимо сегодня вечером поговорить с вами, мой друг, необходимо. Я не шучу. От девяти до десяти я вас жду у себя. И без глупостей! Вы жестоко в них раскаетесь! Мария».

Кальдерон был точен. В девять часов он явился к ней.

Она приняла его в спальне. В лице, в движении молодой девушки было нечто, поразившее Кальдерона. Это была смесь радости и страдания, стыда и гордости, но над всем царило какое-то приятное выражение.

— Педро, — быстро сказала она ему, — король меня видел вчера в театре. После спектакля король явился сюда, ко мне… Он меня любит… я буду его любовницей.

Кальдерон, сидевший рядом с актрисой, поднялся со своего стула, как будто тот превратился в колючки.

— Так вы меня для этого звали? — вскричал он.

— Разве бы вы предпочли, чтоб я не говорила вам до тех пор, пока уже не буду принадлежать себе?

— Прежде или после — все равно!

— А, вы находите!.. Я думала, что вы будете благодарны мне, когда я, готовясь отдаться другому, — и кому же? Королю! — вспомнила, что обещала быть прежде этого другого вашей. Но вы презираете мои слова!.. Вы презираете то счастье, которое я берегла для вас… Пускай! Не будем говорить об этом!..

Он слушал молодую девушку, одурелый, остолбеневший.

— Любовница короля!.. Вы будете любовницей короля! — повторял он.

Она бросилась к нему и, опаляя его своим дыханием, сжигая взглядом, сказала ему:

— Да. Я буду любовницей короля! Да, и хочу быть богатой, могущественной, ласкаемой… Но ты все не понимаешь? Ты не слушаешь? Хотя я счастлива выше всех моих надежд, мое счастье, однако, не сделало меня ни неблагодарной, ни лживой. Я клялась быть твоей в тот день, когда мне нечего будет желать… Мне желать нечего… и я говорю, что я люблю тебя! Люблю всем сердцем за твой гений!.. И мы одни, совсем одни… А ты остаешься немым, неподвижным… Это ты не любишь меня!

Кальдерону казалось, что это сон. Никогда воображение поэта не рисовало подобного положения. Какое-то облако затмило его глаза, его мозг.

— Ах, если б я мог умереть в эту ночь! — прошептал он.

Но он не умер.

Уверяют даже, что эта ночь, украденная совестливой Марией Кальдероне у будущего любовника, имела продолжение. Кальдерон часто, тайком, виделся с актрисой, сделавшейся любовницей Филиппа IV. После того, что она для него сделала, было бы слишком щекотливо со стороны поэта перестать любить только потому, что не его одного любили.