Возвеличить престол - Денис Старый
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 14
Глава 14
Киев
25 апреля 1609 года
Ждать боя — вот, что сложно, чаще сложнее, чем сам бой. Если навыки на высоте, то мозг в бою не сильно напрягается, как именно бить врага, но он же начинает осмысливать и переживать за грядущее и прошедшее, как до и после боя. И это эмоциональное осмысление страха, возможной смерти, болезненнее реальной кровоточащей раны. Так у многих людей, кто еще не обвыкся на войне, или у части воинов, которые никогда не свыкнуться с войной.
Но есть другое настроение — это жажда схватки, когда долгожданный адреналин бурлит и заливает мозг радостью и счастьем, а кровь, разлетающаяся брызгами от врагов, доставляет ощущение удовлетворения. Таких воинов немало, и это те люди, которые постоянно в поисках новой порции острых ощущений.
Вацлав Михал Михалевский являл собой человека, который не может жить без битвы и ощущает радость только на войне. При этом Вацлав помнил разговор с молодым русским воеводой, который уже успел прославить свое имя победой.
Тогда Михаил Васильевич Скопин-Шуйский спросил плененного шляхтича, как можно замириться России и Польши.
— А не будет замирения, пан воевода. Пока одна из сторон не поглотит другую, не будет мира долгого, — ответил тогда Михалевский.
И он, пан Михалевский, здесь, шляхтич прибыл, чтобы умереть, погибнуть, как герой, чтобы только не увидеть увядания Речи Посполитой.
Вацлав Михал за последний год женился. Его жена Альжбета Чижевская была наследницей большого имения с четырьмя деревнями в сорока верстах на восток от Петрикова, на самой границе бывшего Слуцкого княжества. Хорошие места, трудолюбивые крестьяне, красавица жена — семнадцатилетняя чернявая женщина. Казалось бы, что еще нужно? Но между подходами к исполнению супружеского долга, Михалевский только то и делал, что пил, опустошая погреба с медом и пивом.
Ну, не его это, не может он жить вот так, прозябая и контролируя крестьян, чтобы те хорошо работали во время исполнения панщины. А теперь Вацлав в своей стихии. И как он правильно сделал, что не дал своего слова не воевать с русскими, несмотря на то, что вероятность смерти была как никогда, и подобное обещание могло сильно помочь сохранить жизнь.
Прибыв в Острог, Михалевский не мог сидеть в замке или возле него и ждать. И тогда шляхтич предложил свою службу. Пусть с Михалевским было только десять человек, ему доверили целую сотню все тех же пятигорцев. Нет, не тех людей, которые уже погибли под Смоленском, а лишь сильно похожих на них повадками, речью и мужеством.
Вацлав Михал сразу же занялся разведкой. Он разделил свой отряд надвое и рыскал возле русских укреплениях, высматривая и даже зарисовывая все то, что увидел. Михалевский был уверен, что исчерпывающая информация по русским оборонительным укреплениям — это залог победы. В командовании есть умные и опытные военачальники, они найдут способ сковырнуть русскую оборону.
Михалевский убеждал себя, что победа возможна, но все, что он видел, говорило об обратном. Три небольших, но крайне зубастых, крепости-звезд, насыпные валы, рвы, ямы, рогатки и много еще чего, расположенного в три линии обороны. Вацлав Михал был опытным воином, он уже воевал с русскими и встречался с их трусливой манерой ведения боя. Трусливой? А какой еще, если они прячутся за землей и деревянными постройками и не стремятся к тому, чтобы встретиться лицом к лицу, сабля в саблю?
При этом Михалевский понимал эффективность подобной тактики, и сердце его, пылая пламенем гнева, в то же время болело за будущее родины. Доблестный шляхтич, один из лучших мастеров сабельного боя во всей восточной Европе, чувствовал свое бессилие, что еще больше разрывало чувствительное сердце. Пан Михалевский понимал, что поляки воевать по-другому, не как нынче, не будут, а для того, чтобы сражаться, как это делают сейчас русские, нужно изменять не только роды войск и обучать пехоту, но и изменять мышление. Если с первым было сложно, то со вторым почти невозможно. И закрыть эту нишу немецкими наемниками и немногочисленной польской пехотой не получится.
* * *
— Ну что, Лазарь, все налюбоваться не можешь на тех ляхов? — спросил, улыбаясь, Дмитрий Михайлович Пожарский.
— Кабы не сие чудо, боярин наказной воевода, так проглядели бы ляхов. Те все срисовали и передали бы чертежи наших укреплений, — отвечал Лазарь Щука, в который раз рассматривая зрительную трубу.
— Да, это наше преимущество. Стал на взгорке и гляди по всем сторонам, никто не подойдет. Кабы такие чудные вещицы еще и в ночи показывали… — сказал Пожарский, забирая трубу и всматриваясь в том направлении, куда ранее смотрел третий воевода Лазарь Щука.
Вацлав Михал Михалевский будто чувствовал, что за ним наблюдают и крутил головой во все стороны. Шляхтич спрятался за холмом в небольшом пролеске и сейчас спокойно, разложив на дощечке чернильницу и песок для письма, что-то записывал.
— Младший воевода, буде уже любоваться ляхами, бери их, да ко мне приведи, поспрошаем, — сказал Пожарский, собрался уже уходить со смотровой площадки центральной крепости, но остановился и развернулся к Щуке. — Военный Совет через два часа.
* * *
— Ежи, тебе не кажется, что за нами постоянно наблюдают? — задумчиво спросил Вацлав Михалевский.
— Вацлав, друже, ты уже устал. Пора возвращаться в лагерь, — пребывавший всегда в отличном настроении, Ежи Кучинский, улыбнулся, похлопал товарища по плечу и пошел к своему коню, привязанному к ближайшему дереву.
— Ты что, собрался есть, Ежи? — удивленно спросил Михалевский.
— А почему нет? — отвечал Кучинский, доставая из сумы вяленое соленое мясо и сухари.
Вацлав замер. Его выражение лица менялось от задумчивого к напряженному, адреналин начал, пока незначительными порциями, поступать в организм, но доза гормона увеличивалась с каждой секундой.
— Что? — с набитым ртом спросил заместитель командира разведывательного отряда пана Михалевского.
— Земля немного трясется, сюда идут кони, — отвечал Вацлав Михал, начиная заряжать свой пистоль.
— Вацлав, откуда знаешь, ты колдун? — усмехнулся Ежи, при этом складывая еду обратно в сумку. — Если и так, то это может быть наш остальной отряд.
— Они нарушили приказ и оставили то место, где должны были нас ждать? — спросил Михалевский, засовывая пистоль себе
