Берег варваров - Норман Мейлер

— Нет, это он написал, — спокойно и тихо сказал Холлингсворт, изучающее глядя на Ленни.

— Но это же невозможно! — закричала она умоляюще. — «Межклассовые отношения и противоречия за океаном» — так называется эта статья. Да, формально, может быть, он ее и написал. Может быть, оригинал написан его почерком, его чернилами, и ты готов с этим согласиться. Нет, ты даже убежден в этом. Но на самом деле он смеется над тобой сейчас точно так же, как смеялся, когда писал этот текст. Он же не верит ни единому написанному здесь слову.

Холлингсворт молча и явно недовольно смотрел на нее и, дождавшись, когда Ленни наконец выговорится, сурово напомнил:

— Я ведь тебе говорил, что легко не будет.

— Но ты же ошибаешься, — сумела произнести она.

— Очень хорошо, вполне вероятно, что я ошибаюсь, — сказал он и вдруг, явно не в силах больше сдерживаться, расхохотался прямо ей в лицо: — Да, я страшно ошибся, и это просто непоправимо.

Ленни вновь опустилась на стул, но ей было по-прежнему неуютно и неудобно. Она вдавила тело всем весом в сиденье и стала выковыривать грязь из-под ногтей, при этом она кусала то верхнюю, то нижнюю губу.

— Я только…

— Ты только хотела помолчать, — перебил ее Холлингсворт. С видимым отвращением он привел в порядок сдвинутые Ленни с места бумаги и заглянул в свой блокнотик.

— Применяя статистические методы, — сообщил он Маклеоду, — мы можем высчитать среднее количество читателей, ознакомившихся с этими памфлетами. Так вот, этот показатель равняется ста девяноста восьми целым и трем десятым читателя на каждую из представленных здесь единиц политической пропаганды.

Маклеод мрачно заметил:

— Мне всегда хотелось знать, сколько людей их читают.

— Вот к этому-то я и веду, — кивнул Холлингсворт. — Человек, который готов не спать ночами, чтобы изложить на бумаге свои мысли, судя по всему, должен задумываться и о сбалансированности затрачиваемых усилий и результата. Кроме того, по всей видимости, он и само написание этих статей воспринимает как некий положительный противовес тому негативу, который накопился в его душе за долгие годы. Вполне резонно предположить, что он пытается как минимум уравнять плюсы и минусы, но вот тут-то мы и замечаем, что наш знакомый понимает арифметику весьма и весьма странно.

Насколько я могу судить, он скатился по отрицательной шкале на миллионы пунктов вниз, а по шкале со знаком плюс продвигается крохотными шажочками — по нескольку десятков пунктов за раз.

— Разница между мною и вами, — сказал Маклеод, — состоит в том, что я обладаю способностью учитывать не только средние величины, имеющиеся в моем распоряжении на данный момент, но и потенциальную возможность их резкого изменения. Вот вы, спрашивается, кто такой, чтобы с уверенностью утверждать, что в ближайшие десять лет у нас не возникнет базы для новой волны революционного брожения?

— Я делаю этот вывод на основании сравнительного анализа количества плюсов и минусов, — монотонно, как заклинание, произнес Холлингсворт.

— За рамками этого анализа остается будущее. Если нам суждено вновь получить революционную ситуацию в обществе, если это общество породит новую генерацию профессиональных революционеров, то одним из важнейших факторов их успешной деятельности будет изучение наследия и уроков прошлой революции.

Маклеод сидел чуть сгорбившись и близоруко моргал, щурясь на яркий, бивший ему в глаза свет лампы. Похоже, он даже не замечал, что часть его лицевых мышц сведена судорогой, а по щеке пробегает дрожь нервного тика.

— Почему вы вообще так упорно меня об этом спрашиваете? — не выдержав, раздраженно спросил он.

— Все потому, что вы захотели оказывать на людей влияние, — ответил Холлингсворт, — а как только где-то появляются люди, желающие влиять на других людей, я немедленно приступаю к работе. Как вы прекрасно понимаете, это входит в мои обязанности. — Он тяжело вздохнул и пояснил: — Я, кстати, обязан подвергнуть проверке и вашу квалификацию. Вот, например, что вы скажете о том, насколько подготовлен и компетентен был наш общий знакомый во времена своей активной деятельности в уже упомянутой нами средиземноморской стране?

— Что вы имеете в виду под компетентностью?

— Не придумали ничего лучше, чем отвечать вопросом на вопрос? — поинтересовался Холлингсворт. — Ладно, сформулируем вопрос иначе. Итак, наш знакомый кладет в карман револьвер и идет в гости к старому другу по революционной борьбе. Можете ли вы утверждать, что он не находит ни малейшего удовольствия в том, что происходит в течение этого вечера?

— Со всей уверенностью.

Холлингсворт осуждающе поцокал языком.

— Слушайте, вы же умный человек, неужели вы поверите, что можно провести с человеком несколько часов, беседуя с ним и даже споря, зная при этом, что собираешься его убить, и делать это безо всякой охоты, без какого бы то ни было изощренного удовольствия?

— Не знаю, не вижу я в этом никакого удовольствия.

— Совсем никакого?

Маклеод поднял руку и прикоснулся ладонью ко лбу.

— Я сейчас, наверное, не вспомню.

— Другими словами, что-то в этом все-таки было — что-то приятное. Если я ошибаюсь, поправьте меня. — Холлингсворт кивнул, словно подтверждая собственную правоту. — Так вот, у человека, о котором мы говорим, смею предположить, есть весьма неприятные, я бы даже сказал, нездоровые особенности психики.

— Ну хорошо, согласен.

— Эти нездоровые стороны сознания оказывают решающее воздействие на его поведение. По крайней мерю, так утверждал мне один видный специалист по этой части. Нам кажется, что мы постигли некую идею, но это лишь наше субъективное мнение. Мы постигли то, что хотели постичь, а не то, что воплощает эта идея на самом деле.

— И с этим согласен, — бесцветным голосом произнес Маклеод.

— Занимаясь всем этим, можно уверовать в то, что политика — это редкостная чушь, замешанная на грязи и крови. Это. кстати, не только мое мнение.

— Согласен. Что дальше?

— А то, — наставительно сказал Холлингсворт, — что такой человек, на мой взгляд, вряд ли имеет право действовать и дальше во имя будущего, по крайней мере так, как он это себе представляет.

— Согласен, согласен, согласен, — несколько раз повторил Маклеод.

Холлингсворт поправил лампу, сдвинув абажур так, чтобы свет падал на стол между ним и Маклеодом. Разговор он продолжил куда более любезным тоном:

— Ну вот, между прочим, в отличие от большинства людей, я на такого человека свысока не смотрю. В конце концов, у каждого из нас свой характер, свои недостатки. Не нужно просто упрямиться и гордиться этими недостатками. Большую часть жизни вы были человеком глубоко несчастным, вам и по сей день не хочется признаваться себе в том, что так случилось только по вашей собственной вине. Вот вы и обвиняете во всем общество. Уверяю вас, это не единственный способ решить ваши личные проблемы. Вы могли бы жить гораздо лучше и интереснее, могли бы и можете даже сейчас. Главное для этого — осознать, что люди вокруг вас ничем и ни в чем вам не уступают. Они такие же, как вы, и нет никакого смысла работать, как вы изволите выражаться, «на будущее». Не нужно пытаться изменить мир даже ради окружающих.

Холлингсворт положил руку на стол. Казалось, он ласково и нежно, как живую, поглаживает столешницу.

— Скромность — вот высшая добродетель, — напомнил он Маклеоду. — Больше скромности, дружище. Не нужно стремиться к недостижимому. Если бы тот человек пришел ко мне и спросил, как жить дальше, я бы отвел его в сторонку и сказал, что все может стать намного лучше, если он перестанет пытаться удовлетворить свое ненасытное тщеславие и будет жить как все. По крайней мере, как все нормальные люди. На самом деле, никому из нас неведомо, что творится в глубине его собственной души. — Для большей убедительности Холлингсворт постучал себя ладонью по груди. — Иногда это незнание играет с нами злую шутку. Вот лично я, например, не дам и двух центов за все ваши статьи, вместе взятые. Я парень простой, без претензий, и именно поэтому я на самом деле умнее, чем сотня таких умников, как вы. — Его обычно бледное лицо раскраснелось. — Можете выбросить свою теорию на помойку, — неожиданно требовательно заявил он. — Вспомните простые как мир истины и правила: уважайте, например, своих родителей.

— Он абсолютно прав! — воскликнула вдруг Пенни. — И одновременно не прав. То есть… Я хотела сказать… — Она вдруг замолчала, явно удивленная тем, насколько быстро ее мысль куда-то спряталась при первых же звуках ее собственного голоса. Покраснев от осознания, что не может выразить в словах то, что хочет сказать, она уставилась на свои руки и, как обычно, стала сосредоточенно выковыривать грязь из-под ногтей.

Маклеод вымучено улыбнулся: