Помни Рубена. Перпетуя, или Привычка к несчастью - Монго Бети

— Тогда, может быть, Международный суд в Гааге? — высказал предположение инженер.

— Там разбираются только межгосударственные конфликты, — ответил Эссола.

Потянулись нескончаемые минуты горестного молчания, которое нарушил робкий голос Эссолы:

— Насколько я понял, Перпетуе требовалась медицинская помощь, но не нашлось нужного лекарства? Значит, у нее была тяжелая беременность?

— Нет, это не совсем так, — ответил хозяин дома. — Я расскажу тебе все по порядку. Чтобы хорошенько во всем разобраться, тебе придется пожить некоторое время в Зомботауне. Так вот, во время первой своей беременности Перпетуя хотела проконсультироваться у врача и отправилась в больницу. Целый день простояла она под палящим солнцем у входа в гинекологическое отделение только для того, чтобы услышать, что консультироваться у врача ей незачем, лекарств все равно нет и лечить ее никто не будет. Она была настолько убита этим, что потом, во время второй беременности, у нее начиналась истерика при одной только мысли о том, чтобы обратиться к врачу. Что же касается третьей беременности, оказавшейся для нее роковой, то твоя сестра жила в то время в ужасных условиях: мало того, что муж — это ревнивое чудовище — держал ее взаперти, он еще и бил ее. Думается, что, если бы тогда мне удалось проникнуть к Перпетуе, она бы не погибла, если только она вообще умерла от родов, — ведь об этом толком никто ничего не знает. Думаю, я сумел бы убедить ее пойти со мной в больницу или позвать доктора на дом. У меня есть один знакомый врач, так вот он говорит, что Перпетуя, должно быть, умерла от какой-то совсем не опасной болезни, как почти все у нас. «У нее, верно, был излишек белка, — сказал он. — Если вовремя установить это, то с помощью лекарств можно вылечить так же легко, как насморк. Если бы ее осмотрел врач, она осталась бы жива». Я готов был отдать все на свете, заплатить сколько угодно — ведь в нашей благословенной стране за лечение, которое считается бесплатным, нужно давать взятку. Но как вырвать человеческое существо из лап смерти без его согласия? Разве Перпетуя хотела жить? После ее смерти прошло уже полгода, а я все еще задаю себе этот вопрос.

— Может быть, для начала надо было попытаться вырвать ее из тюрьмы? — спросил Эссола.

— Что правда, то правда, — ответил худощавый молодой человек. — Но все дело в том, что в Зомботауне никто не осмеливается перечить человеку, который без конца потрясает револьвером. Да ты сам увидишь и удивишься, как весь квартал по струнке ходит перед этим выродком. Не далее как завтра все, в том числе и самые образованные и уважаемые люди, с завидным рвением устремятся к нему, проклиная в глубине души этого гнусного типа: господин пожелал, чтобы каждую субботу вечером у него в доме проходило собрание зомботаунской секции единой партии, секретарем которой он, видишь ли, является. И горе государственному служащему, проживающему в этом квартале, который решится не прийти. Это его любимые слова. Я один не участвую в комедии, все остальные чиновники боятся ослушаться его. Кстати, сегодня же вечером я познакомлю тебя с Жан-Дюпоном и его женой, Анной-Марией, с Каракальей и многими другими, в общем, со всеми, кто знал Перпетую и горько оплакивает ее. Меня зовут Зеянг, а еще — Вампир…

— Знаменитый футболист! — с нескрываемым восхищением воскликнул Эссола.

— Да, футболист, — подтвердил хозяин дома. — Несмотря на запрет мужа, Перпетуя могла бы уехать со мной, если бы захотела, ей надо было только убежать из дому, но именно этого-то она сделать не решилась. А ты, Ванделин, теперь, когда ты вышел на свободу, что собираешься предпринять против тирана? Если тебе потребуется моя помощь, можешь рассчитывать на меня.

— Постарайся понять, — после некоторого колебания смущенно выдавил из себя Эссола, — постарайся хорошенько понять, что, когда человек выходит из лагеря, после того как провел там шесть лет, он уже не тот, каким вошел гуда.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что прошлое похоронено навсегда? — с живостью спросил худощавый молодой человек. — Это излюбленная тема Баба Туры и его пропаганды. Берегись, брат Ванделин, не то попадешь в ловушку. Мы отомстим за Рубена, мы отомстим за Перпетую. Если не в Зомботауне, так в Ойоло полно таких ребят, как я, и все они готовы мстить! Да взять хотя бы моих друзей, которые присутствуют здесь! Стефано не в счет, он ведь сказал тебе, что живет на Юго-Западе, но если бы он жил здесь, то непременно тоже был бы с нами заодно, он разделяет наши взгляды. Поверь, мы туг без дела не сидим.

— А знают ли твои друзья о том, что их ждет? — спросил Эссола.

— Что ж, — сказал в ответ хозяин, листая какую-то книжку, которую он принес из соседней комнаты, — достаточно прочитать вот эти строки, которые Бифанда написал всего за несколько недель до своего ареста и казни: «Может ли народ, ставший свидетелем кровавой роскоши, выставляемой напоказ, — роскоши, которой империализм окружил Баба Туру, являющегося опорой колониальных монополий, хранителем факторий, олицетворением продажности, — может ли такой народ испытывать какое-либо почтение к так называемой христианской цивилизации, хотя бы и двухтысячелетней? Что она дала нам?

И если мы сбросим старые привычные лохмотья — освободимся от чувства собственной неполноценности, если мы расстанемся с иллюзией, будто чужеземец может преподать урок черному человеку, если мы раз и навсегда поймем, что ни один народ как таковой не может научить другой ничему иному, кроме коленопреклонения и раболепного молчания, — одного этого будет достаточно, чтобы оправдать наши нечеловеческие страдания.

Никто не смеет присваивать себе право цивилизаторской миссии в Африке, за исключением самих африканцев! Объявить тот или иной народ избранным, способным вести за собой другой, над которым тяготеет непонятное проклятье, — значит отдать на поругание гнусному, извращенному, завистливому старческому этоизму нежную чистоту молодости — вот неоспоримый урок Истории. Что же касается воспитания, то наши так называемые наставники уже целое столетие подают завидный пример своим вечно отстающим ученикам. На грабителях и кровопийцах зиждется царство жестокости, где главное — это выгода, какими бы грязными средствами она ни достигалась. Уж не знаю, лживая риторика или наивность виной тому, что поначалу верилось, будто отныне все пойдет по-другому, так как вместо генерал-губернатора поставили гаулейтера местного происхождения.

И поскольку сегодня угнетение прикрывается маской, именуемой сотрудничеством, употребим и мы это ставшее знаменитым слово и скажем следующее: то, что называется теперь сотрудничеством, является прямым продолжением колонизации, причем методы те же, только слова другие. И давайте не будем осквернять память наших павших героев словами о том, что цель может оправдать жестокость наших испытаний…» Вот что писал Бифанда незадолго до своей смерти.

— Кто такой Бифанда? — не удержавшись, спросил Эссола.

Вместе с хозяином, худощавым молодым человеком, все присутствующие вздрогнули и с изумлением уставились на брата Перпетуи.

— Как, брат мой. — сказал футболист, даже не пытаясь скрыть своего негодования, — ты не знаешь, кто такой Бифанда?

— Не забудь, я ведь только что вышел из лагеря Баба Туры, а туда мало что доходит, — оправдывался Эссола.

— Бифанда! — воскликнул Зеянг. — Это единственный великий революционер и патриот из нашей провинции. И какой патриот! Брат Ванделин, мы можем гордиться Бифандой. Некоторые утверждают даже, что он второй деятель революционного движения после Рубена, кстати, он преподавал в университете. Его схватили два года назад, как раз в тот самый момент, когда он создавал партизанские отряды на Юго-Востоке. Подручные Баба Туры казнили его тут же, на месте, они перерезали ему горло. Надо сказать, они не слишком-то хвастались этим: мы узнали обо всем случайно.

Собравшиеся называли хозяина дома, худощавого молодого человека, то французским словом «Вампир», то на языке банту Зеянг» или «Эзилнган», настоящее же его имя было Жан Эквабла (или же, согласно довольно странной традиции провинции Ойоло, Эквабла Жан). Своими прозвищами он был обязан зрителям, которых восхищал особый, характерный только для него одного, совершенно, можно сказать, неотразимый стиль игры. Он обрушивался на противника с молниеносной быстротой, словно головорез, который подстерегает на большой дороге путника с туго набитым кошельком, он опутывал его, подобно осьминогу, и в результате каких-то неуловимых манипуляций мяч неизменно оказывался у него, Вампир словно притягивал его — и вот уже он отрывается от противника и мчится по полю, подстегиваемый исступленными, восторженными воплями зрителей.

Арбитры по-разному относились к его виртуозному искусству, он озадачивал их своими необычайными приемами, но, как только речь заходила о знаменитом ударе его левой ноги, осуществляемом им обычно в самых невероятных положениях, тут уж всяким спорам о непревзойденном превосходстве Зеянга наступал конец.