И время ответит… - Евгения Фёдорова

Тут наступает новая полоса, новая страница моей лагерной жизни…

«Родная» моя пересылочка

Пребывание в Медвежьегорской пересылке — зимой 1937–38-го года запомнилось мне по нескольким смешным и, отчасти, трогательным происшествиям.

Стоял конец декабря, и морозы были отчаянные. Пересыльные бараки были почти пусты. Они находились в зоне, отгороженной от общего лагеря, там же, где стояли бараки для зэ-ка 58-й статьи. Для них там было два больших барака — мужской и женский.

Вольготное времечко для заключённых — служащих в управлении лагерей — когда они расхаживали свободно по всей Медвежке и в лагерь являлись только ночевать — давно миновало. Теперь все жили в лагере, да ещё в зоне для 58-й (яичко в яичке!), и на работу выводились под конвоем. Под конвоем же велись обратно, для чего к назначенному времени все должны были собираться в Медвежке на площади, у статуи Ягоды, которая тогда ещё возвышалась там, целая и невредимая! Это было ещё до его ниспровержения. И горе было опоздавшему — он считался в бегах, и мало того, что против него могли возбудить дело «о побеге», но, упорно носились слухи, что нескольких «беглецов» просто пристрелили на улице, «при попытке к бегству». Во всяком случае, было известно, что некоторые люди исчезали куда-то из пересылки.

Театральные мужчины, которые раньше пребывали в своем шумном и веселом общежитии при театре, том самом, где столовались и мы, женщины, до разгрома театра в начале 37-го года — теперь были оттуда изгнаны, а общежитие уничтожено.

Теперь артисты и режиссёры, музыканты и дирижёры — все жили в зоне и тоже выводились и приводились с конвоем с той только разницей, что в театр за ними конвой приходил к 12 ночи.

Итак, поскольку пересыльные бараки находились в той же зоне и не запирались — я вдруг очутилась среди знакомых и друзей. Со всех сторон протягивались руки, тискавшие меня в своих объятиях, улыбались знакомые, милые лица.

Правда, друзья уже оказались не в полном составе. Такие страшные статьи, как моя, или 58-б и 58-а, были, как и я, изгнаны из театра — усланы неизвестно куда. Милая моя Лидия Михайловна Скаловская, с которой мы изображали приживалок в «Пиковой даме», тоже была отправлена куда-то, говорили, на Соловки…

И, конечно же, более всех ликовал по поводу столь неожиданной встречи — Егорушка Тартаков, который остался, и был даже единственным, в то время, баритоном в театре!

Но так как приводили его с работы поздно, когда уже по зоне ходить воспрещалось, то «свидания» наши происходили по утрам, до 9 часов, то есть до развода на работу. Мы с ним обычно прогуливались вдоль бараков, и я выслушивала новости о театральной жизни вперемежку с пылкими признаниями в неугасимой любви…

Мне опять было жаль его, и я, как могла, старалась образумить его и перевести разговор в какую-нибудь другую область, но как правило, безрезультатно…

Вскоре, однако, хотя мы не совершали ничего предосудительного, в чём можно было бы найти «состав лагерного преступления», каравшегося в административном порядке — наши неусыпные стражи и лагерные «воспитатели» торжественно «объявили» нам, что мы получили по 5 суток изолятора за «связь». Очевидно, наши утренние прогулки доказывали это совершенно непреложно! Недаром наши друзья посмеивались над нами: — Смотрите догуляетесь!..

Меня это огорчило, поскольку в изоляторе был совершенно собачий холод — вода в кружке на верхних нарах замерзала! — а на работу меня не выводили, так как я была «пересыльная».

Егорушка же — ликовал! Его «камера» была рядом с моей. Проще говоря, это был один маленький барак, разделенный ледащей перегородочкой на мужскую и женскую половины. Преступников, кроме нас двоих не имелось, и потому Егорушка, возвратясь с работы, имел возможность хоть всю ночь изливать мне сквозь щели перегородки свои горячие чувства, не давая мне спать в обычное для этого время. Приходилось отсыпаться днём.

Но сквозь щели в перегородке проходили не только «чувства», но и папиросы, (тогда я ещё курила), а после некоторых усилий со стороны Егорушки стали пролезать даже апельсины!.

Так, перед самым Новым годом мы оказались в тесном соседстве — разделенные всего лишь рядом тоненьких досок! Егорушка боялся только одного, как бы меня не взяли ненароком на этап, или не выпустили бы из изолятора ради Нового года!

Но судьба была к нему благосклонна, и мы сполна отсидели все свои пять суток и встретили новый 1938 год по разным сторонам нашей общей перегородки…

…В общем всё было бы ничего, если бы не холод! У меня был мой тёплый меховой «Полуперденчик», как его называли в лагере — нечто вроде меховой куртки, которую я захватила с собой с Водораздела, но к сожалению, она доходила мне только до колен, и как я ни скрючивалась ночью, колени вылезали наружу и отчаянно замерзали.

Кончилось это сильнейшим приступом суставного ревматизма, и вскоре после изолятора я попала в лазарет, где провалялась недели две.

В конце концов, это тоже было неплохо, так как в лазарете было тепло, и, как говорят в лагере — «абы время шло». Оно и шло, конечно, но боли в коленках были такие, что я не могла встать на ноги.

…Но всё проходит! Помаленьку прошло и это. Меня вернули в пересылку и вскоре взяли на этап.

На этот раз, мы ехали «с комфортом» в так называемом «столыпинском» вагоне — пассажирском, но приспособленном для перевозки заключённых. В каждом отделении там было четыре места, забранные решёткой от прохода — как вольеры для зверей.

Нас было всего три женщины — я и две уркаганки, но вполне дружелюбные и приличные.

Как выяснилось позже, мы ехали в Кемь.

Но вот, приехали… По «личным делам» нас вызвали из нашей клетки и вывели на перрон… Холод, метель, бррр! И сейчас в дрожь бросает, как вспомню! Стоим, ждем. Стражам нашим тоже холодно. Стоят, чертыхаются, кроют матом начальство. Оказывается, привезли — а сдавать некому, никто нас не встречает… А поезд не ждет, конечно, ведь это обычный пассажирский поезд — только один специальный вагон для заключённых.

Поезд постоял свои положенные 10–15 минут и отправляется дальше.

Ничего не поделаешь, хочешь-не-хочешь — посадили нас обратно в наш вагон и повезли в Мурманск. Там поезд постоял сутки, потом поехал назад (в Ленинград!).

На пути назад нас в Кеми опять никто не встретил, а в Медвежке какой-то конвой оказался на перроне и забрал нас.

Так, после путешествия в Мурманск, мы снова оказались в «родной» Медвежьегорской пересылке. Появление моё в бараках 58-й сначала произвело сенсацию!