Серебряное пламя - Сьюзен Джонсон

Импрес говорила, что напишет, мрачно размышлял Трей, но она этого не сделала. Неужели корысть перевесила все остальные чувства в ее душе и достаточно было разговора с Валерией, чтобы прийти к убеждению, что он никогда не женится на ней? Перебирая в памяти прошедшие месяцы, Трей приходил к выводу, что пылкая натура Импрес была по сути предпринимательской: продуманное решение приехать в Елену и предложить себя на продажу, борьба за его жизнь, вызванная, по всей вероятности, страхом, что он умрет и чек не оплатят в банке, наконец, стычка с Валерией, которая скорее рассердила, чем расстроила ее.

В этих мрачных размышлениях Импрес рисовалась Трею самой прагматичной из всех женщин, которых он когда-либо знал. Даже в соответствующем обществе пограничного штата белые женщины никогда не выставляли себя на продажу на аукционе в борделе. А ее обещание тем вечером на ранчо, когда Импрес говорила, что будет ждать его во Франции, — такое холодное и рассудительное?

Был уже почти вечер, когда Трей прибыл в Париж. Он зарегистрировался в отеле, принял ванну и, быстро просмотрев три взятых с собой сюртука, выбрал черный. Перчатки? Никаких перчаток. Деньги? Он сунул несколько крупных купюр в карман и быстро прошел через коридор к выходу, у которого его ожидал экипаж.

Трей не был подготовлен к роскоши дома семейства Жордан. И тем более не был готов к тому, что высокомерный дворецкий назовет Импрес миссис Теренс Майлс. Мгновенной реакцией на новость о том, что она замужем, была неприязнь, хотя, с горечью заключил он, следовало предположить это. Разве Гай не сообщал, в своем первом письме, что Пресси побеспокоилась обо всем? — подумал он удрученно.

Когда дверь в гостиную распахнулась и мажордом известил о его приходе, Трей был совершенно обескуражен толпой мужчин, окружавших Импрес, сидевшую в центре, словно королева среди придворных. Первым его откликом на знакомый запах фиалок было мгновенное непроизвольное желание. Даже с завязанными глазами он бы определил, что Импрес находится в комнате.

Увидев его, пораженная Импрес задохнулась, кровь отхлынула от ее лица. Наконец-то он приехал, была первая мысль, вспыхнувшая в ее мозгу.

Взоры присутствующих также обратились к открытой двери. Там стоял державшийся с естественной грацией и врожденным достоинством молодой человек, выглядевший с головы до пят настоящим индейцем. Высокий, прекрасно сложенный, с блестящими волосами, черными как вороново крыло, отливающими в тех местах, куда падал свет, синевой, и кожей бронзового оттенка, он вызывал в сознании всех образ нецивилизованного Запада. Черная визитка, которую он надел на жилет лимонно-лазурного оттенка, скорее подчеркивала, чем смягчала, ощущение физической мужественности. И когда он во внезапно наступившей тишине улыбнулся, его светлые глаза сузились, а изгиб губ придал его лицу хищное выражение.

Словно налетевший внезапно порыв бури оглушил и захватил врасплох присутствующих мужчин; очевидная растерянность Импрес была необычна для них, привыкших к ее самообладанию.

Трей, в свою очередь, никак не ожидал увидеть рядом Импрес — как бы точнее сказать — ватагу распаленных мужчин, и инстинктивная неуправляемая ревность захватила его. Теперь понятно, почему она не побеспокоилась о том, чтобы написать, подумал Трей. Его мерцающие глаза оглядели мужчин, в некоторых из которых он признал друзей Эсти. Высокие и низкие, мускулистые и худые старые и молодые, одни в верховой одежде, словно бы только что вернулись из поездки в Буа, другие — в предписанном этикетом дневном платье.

Но все богатые.

Это он понял мгновенно.

«Не обращай внимания», — сказал себе Трей. Усилием воли он подавил желание наброситься с кулаками на всех. Однако не следовало забывать, что это парижская гостиная. Поэтому, когда Трей заговорил, голос у него был ровный, тон — изысканно-вежливый, а его американское протяжное произношение только подчеркнуло беглость превосходной французской речи. Подобно многим богатым молодым людям, он оттачивал знание языка в поездках за границу.

— Добрый день, мадемуазель Жордан, — сказал он, умышленно не употребляя ее нового имени, предусматривая возможность, что один из этих мужчин ее муж. — Вы выглядите… — Он сделал паузу, смело осмотрев ее с ног до головы. Если она и была близка к смерти месяц тому назад, то теперь не было никаких признаков болезни.-…Изумительно здоровой.

Последние два слова были произнесены с ленивым чувственным подчеркиванием, а его взгляд задержался на сильно декольтированном платье. Взором знатока Трей отметил, что ее груди стали заметно больше.

Дерзкие слова Трея и его взгляд вернули румянец, на щеки Импрес, в то время как шок, вызванный его появлением, заставил затрепетать ее чувства. Первым, инстинктивным порывом было беспокойство за Макса и раздражение от нежелания Трея назвать ее новым именем. Раздражение, переходящее в гнев.

Как это похоже на Трея, подумала она, ворваться в ее жизнь, уверенным в успехе, со своими показными блестящими манерами, с небрежным растягиванием слов, намекающим на свои права на нее. Интересно, осталась ли его жена в Монтане или приехала в Париж и ожидает его в номере какого-нибудь роскошного отеля? А может быть, он разведен? Зачем он приехал сюда после стольких месяцев? Вопросы, на которые не было ответа, да она и не собиралась принимать какие-либо решения после внезапного появления Трея. Она слишком долго боролась за то, чтобы унять страстную тоску, чтобы уменьшить полную танталовых мук память о Трее до контролируемого уровня. Она не позволит ему, решила она горячо, небрежно ворваться в свою жизнь и разрушить с таким трудом завоеванное спокойствие.

Как и Импрес, герцог де Век немедленно возмутился собственническим тоном Трея. Только недавно Импрес начала отвечать на его изысканные ухаживания с дразнящей улыбкой, которую он находил очаровательной и ободряющей. Из своего богатого опыта он знал, что молодые вдовы — лучшие любовницы, а с тех пор, как родила ребенка, графиня выглядела поразительно соблазнительно. Ходили слухи, что она настаивает на том, чтобы самой кормить ребенка. Неслыханная вещь в их кругу, но он находил восхитительной эту независимость от мнения света. Он ожидал, что она будет так же нетрадиционна в других аспектах своей жизни, и уже выбрал ожерелье из горящих рубинов в качестве памяти о первой, проведенной вместе ночи. Этот краснокожий со слишком длинными волосами и вызывающей самонадеянностью раздражал его, и, повернувшись к Импрес, сидящей рядом с ним на расшитом кресле, он сказал низким голосом одновременно небрежно и уверенно:

— Не унять ли мне наглеца?