Забвение пахнет корицей - Кристин Хармель

Я внимательно изучаю кофе в своей кружке.

– Да, он хороший, – осторожно соглашаюсь я.

– Он классно умеет все исправлять. Я подозрительно смотрю на нее.

– Ну да, разумеется, это его профессия. Анни смеется.

– Да нет, я не о том. В смысле, он, типа, помогает в трудную минуту и все такое. Ему, типа, нравится помогать людям.

Я улыбаюсь.

– Да, похоже на то.

Анни умолкает на целых несколько секунд.

– А ты вообще-то заметила, что он, типа, на тебя запал? Это ж видно по тому, как он на тебя смотрит.

Я краснею до макушки. Трудновато мне обсуждать такие вещи с Анни.

– Как твой отец смотрит на Саншайн? – Это моя неуклюжая попытка обратить все в шутку.

Анни корчит рожицу.

– Нет, совсем не так.

Я хихикаю и собираюсь выдать очередную реплику, но Анни меня опережает:

– Папа смотрит на Саншайн так, как будто ему страшно.

– Страшно?

Анни с минуту размышляет.

– Он боится, что останется один, – поясняет она. – А Гэвин на тебя смотрит вообще по-другому.

– Это как же? – Я ловлю себя на том, что безумно хочу услышать ответ.

Пожав плечами, дочь долго сидит, уткнувшись в свои хлопья.

– Я не знаю. Как будто хочет быть рядом с тобой. Как будто думает, что ты классная. Как будто хочет что-нибудь такое сделать, чтобы ты стала счастливой.

Онемев, я не нахожу, что сказать.

– Тебе это неприятно? – спрашиваю я наконец. Анни явно удивлена.

– Нет. С чего это ты взяла?

– Не знаю. Наверное, нелегко тебе видеть, что твой папа так быстро нашел себе другую. Я только хочу, чтобы ты знала: я никуда не денусь. Ты для меня – самое главное в жизни. Сейчас и всегда.

Произнося эту тираду, я смотрю Анни прямо в глаза. Я хочу, чтобы она поняла: я говорю очень серьезно. Кажется, мои слова приводит Анни в замешательство.

– Я знаю, – отвечает она. – Но это не значит, что тебе нельзя, типа, сходить на свидание с мистером Кейсом.

Я смеюсь от всей души.

– Зайка, он не приглашал меня на свидание.

– Пока, – с нажимом уточняет она. И, помолчав, добавляет: – Да он, наверное, потому и не приглашал, что ты так себя ведешь, как будто он тебе не нравится. Но не можешь же ты, типа, всю жизнь быть одна.

Мысли, которые одолевали меня накануне вечером, тут же возвращаются вновь.

– Я не одна, – тихо бормочу я. – У меня есть ты. И Мами. А теперь и Ален.

– Мамуль, я же не буду с тобой всегда, – важно сообщает мне Анни. – Я уеду учиться в колледж, и все такое – на несколько лет. Ален уедет к себе в Париж, так? А Мами когда-нибудь умрет.

С шумом втягиваю воздух. А я-то все обдумывала, как бы помягче подвести ребенка к этой мысли.

– Да, это случится. Но я надеюсь, что до этого она еще побудет с нами хоть немножко. А ты очень переживаешь? Из-за того, что она скоро уйдет?

Анни пожимает плечами.

– Я, конечно, буду очень по ней скучать… ну, ты понимаешь.

– Я тоже.

Мы долго сидим рядом в тишине. У меня душа болит за дочку, которой так рано приходится привыкать к утратам.

– Я не хочу, чтобы ты была одна, мам, – нарушает молчание Анни. – Никто не должен быть один.

Я моргаю, чтобы не дать пролиться непрошеным слезинкам.

– Ты только найди Жакоба, хорошо? – тихо просит она. – Ты должна его найти.

– Конечно, Анни. Я и сама хочу его разыскать. Обещаю тебе, я буду стараться изо всех сил.

Торжественно кивнув, Анни встает, выплескивает в раковину недопитое молоко, ставит в посудомоечную машину миску и стакан из-под сока.

– Пойду дальше спать. Я просто хотела побыть с тобой и пожелать удачи. – Анни шагает к двери, но вдруг останавливается. – Мам?

– Что, детка?

– То, как мистер Кейс на тебя смотрит… – Она смущенно умолкает, потупив глаза. – Я думаю, это, наверное, похоже на то, как Жакоб Леви смотрел на Мами.

В четыре часа за мной заезжает Гэвин. Я забираюсь к нему в «рэнглер», а там меня ждет стакан кофе, купленный Гэвином на заправочной станции.

– Ты-то привыкла подниматься ни свет ни заря, – говорит Гэвин, пока я вожусь с пряжкой ремня безопасности. – А вот мне, – он протягивает мне стаканчик, – пришлось заехать хлебнуть кофейку, ведь я обычно в это время еще сны вижу.

– Извини, – смущенно бормочу я. В ответ он хохочет.

– Не глупи. Я просто счастлив, что еду с тобой. Но кофеин делу помогает.

– Знаешь, может, тебе не нужно садиться за руль. Давай возьмем мою машину, – предлагаю я.

– Ну уж нет, – заявляет Гэвин, – эта крошка уже заправлена и готова в путь. Поведу я. – После чего добавляет: – Хотя, может, тебе хочется самой вести. Мне просто кажется, так будет проще. А ты штурман.

– Только если тебе не трудно, – говорю я.

Первые полчаса мы едем молча, не считая мелких замечаний насчет маршрута и опасений, что в районе Манхэттена могут быть пробки. Гэвин, зевая, включает радио, когда там Бон Джови поет Livin’ on a Prayer.

– Люблю эту песню, – сообщает Гэвин. Он с таким воодушевлением подпевает, что я невольно начинаю хихикать.

– Даже не ожидала, что ты знаешь этот хит, – замечаю я, когда он заканчивается.

Он удивленно косится на меня.

– Кто ж не знает «Живя молитвой»? Я чувствую, что краснею.

– В смысле, ты выглядишь так молодо – а хит старый.

– Мне двадцать девять. Следовательно, когда песня появилась, я уже вполне себе жил на свете.

– Сколько тебе тогда было, три? – уточняю я. Мне в 1986-м было почти одиннадцать. Бесконечно далеко…

– Мне было четыре. – Гэвин снова косится в мою сторону. – Странная ты какая-то.

Я опускаю глаза.

– Просто ты такой молодой. А тридцать шесть – другое дело, это намного больше.

– Ну и что? – пожимает он плечами.

– Ну, тебе не кажется, что я слишком стара? – Я подавляю желание добавить для тебя.

– А как же, уж и пенсия не за горами, – хмыкает Гэвин. Потом до него, кажется, доходит, что я не смеюсь. – Слушай, Хоуп, я прекрасно знаю, сколько тебе лет. Но какое это имеет значение?

– У тебя нет ощущения, что мы как будто из разных миров или что-то вроде того?

Он медлит с ответом.

– Хоуп, так жить невозможно. Подчиняясь всем правилам и установлениям и поступая только так, как, тебе кажется, от тебя ожидают люди, – и при этом вообще не думать о себе. Глядишь, очнешься лет этак в восемьдесят и поймешь, что жизнь прошла мимо.

Я вспоминаю Мами – неужели она испытывает те же чувства? Интересно, она тоже делала всегда то, чего от нее ждали окружающие? Вышла замуж и родила потому, что тогда женщинам так полагалось? Не пожалела ли она потом?