Черный обелиск - Эрих Ремарк

Герда повертывается ко мне. Она улыбается, но в глазах нет улыбки.

— Почему же? — спрашивает она.

— Не знаю. Мне так кажется. А может быть, и приду.

— Конечно, придешь! Почему бы тебе не прийти?

— Да, почему бы? — повторяю я упавшим голосом.

Снизу доносятся приглушенные звуки пианолы. Я встаю и подхожу к окну.

— Как скоро пролетел этот год, — говорю я.

— Да, — отвечает Герда и прижимается ко мне. — Между прочим, типично: понравится женщине кто-нибудь, так непременно окажется вроде тебя, ну и не подойдет ей. — Она отталкивает меня. — Уж иди, иди к своей небесной любви — что ты понимаешь в женщинах?

— Ничего.

Она улыбается.

— И не пытайся их понять, мальчик. Так лучше. А теперь иди! На, возьми вот это. Она дает мне монету.

— Что это такое? — спрашиваю я.

— Человек, который переправляет людей через воду. Он приносит счастье.

— А тебе он принес счастье?

— Счастье? — отзывается Герда. — Счастьем люди называют очень многое. Может быть, и принес. А теперь уходи.

Она выталкивает меня из комнаты и запирает за мною дверь.

Я спускаюсь по лестнице. Во дворе мне попадаются навстречу две цыганки. Они теперь участвуют в программе ресторана. Женщины-борцы давно уехали.

— Погадать, молодой человек? — спрашивает младшая цыганка. От нее пахнет чесноком и луком.

— Нет, — отвечаю я. — Сегодня нет.

x x x

Гости Карла Бриля крайне взбудоражены. На столе лежит груда денег, вероятно, тут биллионы. Противник хозяина похож на тюленя, и у него очень короткие ручки. Он только что проверил, крепко ли забит в стену гвоздь, и возвращается к остальным.

— Еще двести миллиардов, — заявляет он звонким голосом.

— Принимаем, — отвечает Карл Бриль. Дуэлянты выкладывают деньги.

— Кто еще хочет? — спрашивает Карл. Желающих не находится. Ставки слишком высоки. Пот светлыми каплями струится по лицу Карла, но он уверен в победе. Он разрешает тюленю еще раз легонько ударить по гвоздю молотком; поэтому ставка в пятьдесят против пятидесяти для него изменена на сорок против шестидесяти.

— Вы бы не сыграли «Вечернюю песню птички»? — обращается он ко мне.

Я сажусь за рояль. Вскоре появляется и фрау Бекман в своем ярко-красном кимоно. Сегодня она меньше, чем обычно, напоминает статую; горы ее грудей колышутся, как будто под ними бушует землетрясение, и глаза другие, чем обычно. Она не смотрит на Карла Бриля.

— Клара, — говорит Карл. — Ты знаешь всех этих господ, кроме господина Швейцера. — Затем делает изящное движение рукой, представляя ей гостя: — Господин Швейцер.

Тюлень кланяется с удивленным и несколько озабоченным выражением. Он косится на деньги, потом на эту кубическую Брунгильду. Гвоздь обматывают ватой, и Клара становится в нужную позу. Я исполняю двойные трели и смолкаю. Наступает тишина.

Фрау Бекман стоит спокойно, сосредоточившись. Потом тело ее дважды содрогается. Вдруг она бросает на Карла Бриля безумный взгляд.

— Очень сожалею, — произносит она, стиснув зубы. — Не могу.

Она отходит от стены и удаляется из мастерской.

— Клара! — вопит Карл.

Она не отвечает. Тюлень разражается жирным хохотом и начинает подсчитывать деньги. Собутыльников Бриля точно сразила молния. Карл Бриль испускает стон, бросается к гвоздю, возвращается обратно.

— Одну минуту! — говорит он тюленю. — Одну минуту, мы еще не кончили! Когда мы держали пари, то договорились о трех попытках. Но было только две!

По лицу Карла пот буквально льется струями. К собутыльникам вернулся дар речи.

— Попыток было только две, — заявляют они. Вспыхивает спор. Я не слушаю. Мне кажется, я на другой планете. Это ощущение вспыхивает на миг, очень яркое и нестерпимое, и я рад, когда оказываюсь снова в силах прислушаться к спорящим голосам. Но тюлень воспользовался создавшимся положением: он согласен на третью попытку, если пари будет перезаключено на новых условиях — а именно тридцать против семидесяти в его пользу. Карл, обливаясь потом, на все согласен. Насколько я понимаю, он ставит половину всей мастерской, включая и машину для скоростного подшивания подметок.

— Пойдемте, — шепчет он мне. — Поднимитесь со мной наверх! Мы должны уговорить ее! Она нарочно это сделала.

Мы взбираемся по лестнице. Оказывается, фрау Бекман поджидала Карла. Она лежит в своем кимоно с фениксом на кровати, взволнованная, удивительно красивая — для тех, кто любит толстых женщин, — к тому же она в полной боевой готовности.

— Клара, — шепчет Карл. — Зачем? Ведь ты сделала это нарочно!

— Вот как! — восклицает фрау Бекман.

— Определенно! Я знаю. Но, клянусь тебе…

— Не клянись, клятвопреступник! Ты, негодяй, спал с кассиршей из «Гогенцоллерна»! Ты омерзительная свинья!

— Я? Какое вранье! Кто тебе сказал!

— Вот видишь, ты сознаешься?

— Я сознаюсь?

— Ты только что сознался! Спросил, кто мне сказал. Кто же мне может сказать, если этого не было?

Я с состраданием смотрю на великого пловца Карла Бриля. Он не боится самой ледяной воды, но сейчас он, без сомнения, погиб. На лестнице я посоветовал ему не допускать словесных препирательств, а просто на коленях вымаливать у фрау Бекман прощение и ни в чем не сознаваться. А вместо того он начинает упрекать ее по поводу какого-то господина Клетцеля. В ответ она наносит ему ужасный удар по переносице. Карл отскакивает и хватается за свой толстый нос, проверяя, идет ли кровь, и нагибается с воплем ярости, чтобы в качестве старого борца схватить фрау Бекман за волосы, сорвать ее с постели, стать ногой на ее затылок и обработать ее мощные окорока своим тяжелым ремнем. Я даю ему пинок средней силы, он повертывается, готовый напасть и на меня, видит мой многозначительный взгляд, мои поднятые руки и беззвучно шепчущие губы и приходит в себя, его бешенство угасло. В карих глазах снова вспыхивает человеческий разум. Он коротко кивает, причем кровь хлещет у него из носу, снова повертывается и опускается на пол перед кроватью фрау Бекман, восклицая:

— Клара! Я ни в чем не повинен. Но все-таки прости меня!

— Свиненок! — кричит она. — Ты вдвойне свиненок! Мое кимоно!

Она отдергивает дорогое кимоно.

— Лжешь, проклятый! — заявляет она. — А теперь еще это!

Я замечаю, что Карл, как человек честный и простой, ожидал немедленной награды за свое стоянье на коленях и теперь опять готов прийти в ярость. Если он, при том, что у него из носу течет кровь, начнет борьбу, все пропало. Фрау Бекман еще, может быть, простит ему кассиршу из «Гогенцоллерна», но испорченное кимоно — никогда.

Я сзади наступаю ему на ногу, сжимаю рукою плечо, чтобы он не поднялся, и говорю:

— Фрау Бекман, он не виноват! Он пожертвовал собою ради меня.

— То есть как?

— Ради меня, — повторяю я. — Среди однополчан это бывает…

— Что? Знаю я вас, с вашим проклятым военным товариществом, вы лгуны и негодяи… И вы хотите, чтобы я вам поверила?

— Да, пожертвовал, — повторяю я. — Он меня с кассиршей познакомил, вот и все.

Фрау Бекман выпрямляется, глаза у нее сверкают.

— Как? Вы хотите меня уверить, будто такой интересный молодой человек, как вы, польстится на эту рухлядь, на эту развалину, на эту падаль?

— Не польстился, сударыня. Но на безрыбье и рак рыба. Когда пропадаешь от одиночества…

— Молодой человек, вы можете найти и получше.

— Молод, но беден, — ответствую я. — В наше время женщины требуют, чтобы их водили по барам, и будем говорить откровенно: если вы не верите, что меня, молодого холостяка, одинокого среди шторма инфляции, могла привлечь эта кассирша, то совершенно нелепо предположить, что Карл Бриль, человек, пользующийся благосклонностью красивейшей и интереснейшей из всех верденбрюкских дам… правда, совершенно не заслуженно…

Это подействовало.

— Он негодяй! — восклицает фрау Бекман. — А что не заслуженно это факт.

Карл делает движение к ней.

— Клара, в тебе вся моя жизнь! — доносятся его вопли, приглушенные окровавленными простынями.

— Я же твой текущий счет, бесчувственный ты камень! — фрау Бекман повертывается ко мне. — А как у вас получилось с этой дохлой козой, с кассиршей?

Я энергично мотаю головой.

— Ничего! У нас ничего не получилось! Мне было слишком противно!

— Я бы вам это наперед предсказала, — заявляет фрау Бекман, очень довольная.

Бой окончен. Мы отступаем, но еще переругиваемся. Карл обещает Кларе кимоно цвета морской воды с цветами лотоса, ночные туфли на лебяжьем пуху. Потом он уходит, чтобы промыть нос холодной водой, а фрау Бекман встает.

— На какую сумму пари?

— На большую. Несколько биллионов.

— Карл! — зовет она. — Пусть часть господина Бодмера будет двести пятьдесят миллиардов.