Долг - Абдижамил Нурпеисов

И зная его беспощадный, непокорный дух, я допускаю такую вольную мысль: в период пребывания писателя на земле казахов в скромном доме уездного почтмейстера великий писатель наедине со своим оригинальным другом, Чоканом Чингизовичем, наверняка вел разговор о тяжелой участи колониальной окраины России, о кочевниках с их веками устоявшимися феодально-родовыми предрассудками и неустроенным бытом, об их вечных скитаниях в поисках пастбищ и воды, о степняках, гонимых судьбой, как перекати-поле злым ветром. Он, определенно, вел разговор об их бесправии, угнетенности, темноте. Надо полагать, и — уверен — это не будет большой ошибкой, что беседа эта была отнюдь не скучной, вялой, под стать полусонной жизни степи в тоскливые дни изгнания. Достоевский со свойственным ему нервно повышенным темпераментом и с горячей участливостью к судьбам обиженных, думается мне, не просто вел беседу, а говорил бурно, резко, то и дело вскакивая с места, крупно шагая по скрипучему полу, жестикулируя на ходу, приводя свои и без того веские доводы, каждый раз искренне убеждая своего молодого друга «быть просвещенным ходатаем своего народа перед Россией».

Если бы суждено было случиться встрече Достоевского с Абаем, с этим могучим скорбным певцом степи, то я абсолютно уверен — они бы глубоко поняли друг друга. В своей жизни Абай, так же как и Достоевский, перенес немало тяжких ударов и суровых испытаний. Это было время, когда самые мрачные, низменные инстинкты проявлялись во всем своем уродстве, когда жестокость и подлость разгулялись вовсю, поощряемые и вдохновляемые властью. И Абай, видя вокруг разгул невежества и дикости, изболев душой и сердцем, впал в глубокую тоску. К концу жизни остается он в одиночестве среди тупых, сытых, самодовольных и самонадеянных невежд и, не находя в себе больше сил, не видя смысла бороться против них, нравственно страдает. Этот гигант, «боровшийся один с тысячью», в безмолвной глухой степи медленно угасал. Все творчество писателя, с исстрадавшейся душой горестно взирающего на мир, бесправие и нищету родного края, пронизывает острая печаль; мотивы боли, безысходности, печали, душевной муки отчетливо слышатся и в его стихах, и в его философских эссе — словах назидания, и в его томительно мелодичных проникновенных напевах. А нравственные, душевные страдания любимых героев Достоевского — людей бедных, униженных и оскорбленных, — разве не близки, не характерны, не созвучны они творчеству Абая?

Хотя Достоевский и Абай не виделись, быть может, даже не знали друг о друге, но в силу того, что они являлись гениальными детьми одного века, одной эпохи и жили под одним небом противоречивого Востока, у них поразительно много общего в настроении, видении, эмоциональной окраске чувств. И тот и другой всю жизнь стремились постичь и познать объективные при чины человеческих пороков.

* * *

До последнего мгновения жизни сильные мира сего не переставали играть судьбами Достоевского. Но, как часто бывает в подобных случаях, когда в игру вступает гений, в жизненной борьбе инициативу непременно вырывает он. Желают того или не желают, он диктует свою волю всему ходу событий, и конечный итог морально-этического результата, который принято считать историей человечества, всегда решается в его пользу.

Правда, из борьбы этой Достоевский вышел в сплошных ранах, которые кровоточили и отдавались болью до конца жизни. И даже когда наконец писатель добился своего, обрел желаемую свободу, и тогда никто, ни царь, ни сам бог, не посулил ему безмятежной жизни. По-прежнему не выпускает его из рук жестокая нужда, назойливые кредиторы, душат бесчисленные долги, а он, вопреки ожиданиям, не сдавался, жил, боролся и работал.

По утверждению самого Достоевского, долгие годы, проведенные на каторге, а затем в ссылке, не прошли для него бесследно. Он был поглощен всецело «вечным сосредоточением в самом себе», которое принесло потом в русскую литературу щедрые плоды. Все его произведения создавались на высшем накале творческого и нервного напряжения. Мы знаем, что Достоевский был социальным писателем, волновал умы самых широких, самых разнообразных слоев общества. Также известно, что его философской концепции присущи и кричащие противоречия.

По свидетельству В. Д. Бонч-Бруевича, Ленин учил видеть сильные и слабые стороны творчества писателя, учитывая то, как его судьба была изломана царизмом.

IV

Существует мнение, что Достоевский якобы усилил в человеке чувство разочарования. А разочарование, по утверждению Ключевского, не больше и не меньше, как «утрата веры в свой идеал». Правильно и справедливо ли будет такое безапелляционное утверждение в оценке общечеловеческого значения творчества одного из любимейших писателей мира? Стоит только согласиться с вышеупомянутым мнением, как чувствуешь раздвоение совести и душевное разногласие. Почему тогда, спрашиваешь себя, вот уже более века люди разной веры и идеологии не перестают интересоваться и увлекаться творчеством этого писателя? Лишь для того только, чтобы усилить разочарование в человеке? А ведь испокон веков известно, что в этом мире нет надобности тратить сколько-нибудь усилий на то, чтобы человек разочаровался в своих идеалах, в убеждениях.

В те времена человеку жилось неспокойно в этом огромном неуютном мире. В жизни много огорчающих, ненормальных явлений. Сколько примеров, когда человек ищет разочарование со стороны, накликает на себя беду извне, тогда когда и то и другое рядом с ним, мир заражен ими, прямо на глазах размножается разномастная мерзкая подлость. Да, да, так было, особенно в те далекие времена.

Не говоря о других, даже с головы до ног начиненных оптимизмом, человек, бывало, в то время сколько раз в жизни, перетерпев незаслуженные обиды, оскорбления, огорчения, рано или поздно разочаровывался, утратив, таким образом, веру в свой идеал. Разочарований не стало меньше в мире с усовершенствованием общежития. Если так, тогда возникает вполне законный вопрос: почему приписывают Достоевскому усиление в человеке чувства разочарования? По существу, Достоевский не усилил ни на йоту это трагическое чувство в человеке, а только срывал покровы, обнажая его до отвращения. Народ изнывал от произвола своего коронованного тирана. Когда от нестерпимых условий жизни крик души народа, готовый сорваться, замирал где-то в глотке, только у Достоевского вырывался он из глубины души. Да, недаром принято считать Достоевского воплощенным упреком или укором совести. На мир взирал он сквозь свою надломленную, мрачную душу. Из-под демонической силы пера великого писателя выходят один за другим мрачные образы Раскольникова, Смердякова, Карамазовых, по силе воздействия на психику людей не имеющих себе равных и, по определению Томаса Манна, «жутких и влекущих».

Каждый раз, когда читаешь произведения Достоевского, создается впечатление, что он сознательно экспериментировал на психологии человека. Как будто он задался целью и хотел узнать, убедиться лично, насколько вообще выдерживают нервы человека страдания и муки. Ведь недаром почти во всех произведениях писателя создается точно такая ситуация, какая бывает с тяжелобольным. Совершают его герои жестокие поступки, потом, будто опомнившись от содеянного ими самими ужаса, быстро принимают меры, чтобы снять эту боль. С той только разницей, что после обезболивающего укола у больного, пусть на короткое время, утихает, снимается боль, а у Достоевского же в обоих случаях бывает мучительно больно.

Было время, когда вокруг имени великого писателя не утихал спор и считали его чуть ли не реакционным писателем, мистиком, святым, больным, а в углубленном его исследовании человеческих душ усматривалась какая-то нечистая сатанинская глубина, коварный психологизм, словом, в оценке его творчества и мировоззрения было решительно все, только не было духовной смерти. В этом его сила, в этом его счастье.

Благоразумие и риск — разные вещи. Одно исключает другое. Среди детей моря встречаются иногда благоразумные, которые никогда не позволяют себе рисковать своим сытым благополучием и выходить в открытое море. Живя вблизи моря, они не испытывают радости мужества, не слышат рева неистового шквала, наоборот, безропотно подчиняясь с детства хорошо усвоенному житейскому правилу, они стараются как можно ближе держаться к берегу, таким образом, всю жизнь прозябают со своими лодчонками с заплесневелыми килями где-то в тихом заливе умеренной судьбы обывателя. А что касается Достоевского, то ни при жизни, ни после смерти на его долю не выпадало ни одного дня штиля, тихого заливчика, безопасного берега. Видно, и вправду «судьба любит облекать в трагические формы именно жизнь великих людей. На самых могучих пробует она самые могучие свои силы... Она играет с ними, но это возвышенная игра».

Мир давно уже удостоверился, что лишь труды и дела гениев человечества неподвластны смерти. Пусть отмеренная земная жизнь завершает свой короткий путь, пусть свершится неумолимый акт смерти, но для гениальных сынов отечества за этой роковой чертой наступает подлинная их жизнь — бессмертие. Покуда жив народ, жива человеческая речь, они будут сиять на небосклоне человеческого разума, как яркая звезда.