Сны разума - Олег Таругин

Всего один шаг, одно рукопожатие. Ощутить своей рукой его ладонь, такую сильную, родную, знакомую, отцовскую…

Но я уже не слушал, вспоминая совсем другой разговор, незадолго до его смерти. Мы стояли на балконе и курили, когда отец неожиданно сказал, что ему осталось совсем недолго. Я, естественно, начал возмущаться, убеждая его в обратном, давить на то, что мы оба врачи и понимаем, что все это глупости, однако он лишь грустно улыбнулся в ответ. Улыбнулся, старательно затушил в пепельнице окурок… и неожиданно произнес нечто, весьма меня в тот момент удивившее:

– Знаешь, когда ты был маленьким, ты был просто жутким трусишкой. И меня это, честно говоря, очень расстраивало. И сейчас я хочу снова повторить то, что уже не раз говорил в твоем детстве: не бойся, сынок. Ничего, никого и никогда не бойся! И никогда не живи воспоминаниями. А знаешь почему? Воспоминания – это ведь тоже страх, сынок; бегство от реальности и от самой жизни. Страх перед этой самой долбаной жизнью…

– К чему ты это? – совершенно искренне не понял я.

– Не важно, – обычно никогда не оставлявший вопросы без ответов, на сей раз отец покачал головой, – просто запомни. Не живи прошлым, сын. Живи настоящим… ради будущего. Ты спрашиваешь, к чему я это? А ни к чему. Возможно, придет срок и пригодится; а может быть, и нет – кто его знает? Ты ж писатель, в конце концов? Вот и думай. А пока – просто запомни. И еще одно: я тебя очень люблю, сынок…

– Я тоже, папа…

Услышал ли он мою последнюю фразу, я не знал: развернувшись, отец уже хромал в комнату, сильно припадая на больную ногу.

Через месяц его не стало.

Оторвавшийся тромб остановил его сердце…

– …Хватит. – Я поднял голову, наконец-то встретившись с собеседником взглядом. Не зря был тот давний разговор, ой не зря! Уж не знаю, что там открылось отцу перед смертью, но что-то он явно знал. – Хватит! Ты не мой отец. Потому что, как бы я не был перед ним виноват, он никогда не стал бы использовать это в качестве аргумента в споре. Тут вы ошиблись. Боль мне доставить – да, доставили, а вот с этим прокололись! Я его слишком любил, чтобы поверить во все это. Как и он меня. Но и это не главное. Знаете, он всю жизнь учил меня не бояться, не быть трусом. И только теперь я понял, что он был прав. Уходите.

Лицо собеседника дрогнуло, словно мимические мышцы на краткий миг свело спазмом, и устремленный на меня взгляд изменился, став другим. Да, я не ошибся: именно другим. Тем самым, каким я его запомнил. Каким-то… просветленным, что ли? Живым?

Правда, длилось это лишь одно неизмеримо малое мгновение, так что я даже не понял, не ошибся ли…

А еще долю секунды спустя я вернулся туда, откуда начал…

– Сергей Геннадиевич, стартуем через минуту сорок три, – раздался в крохотном наушничке (мнемосвязью Чебатурин принципиально не пользовался) бодрый голос «навигационного» заместителя, капитана второго ранга Валеры Сергиенко. – Принял управление, готов к пространственному маневрированию в линейном космосе. Расчетная точка финиша – в полутора тысячах. В эклиптике, по курсу. Включаю компенсатор возмущения.

– Хорошо. Дейнек, что у тебя?

– Нормально, командир, – доложил второй заместитель, кавторанг Дейнек, – тестовая прогонка завершена, оружейные комплексы в боевом режиме. Параметры и координаты цели загружены, основная и резервная системы готовы, время подготовки к залпу – двенадцать секунд. По выходу из воронки активирую бортовую защиту и фантом-генератор. Разрешите вопрос?

– Давай, Валдис. – Каперанг взглянул на бегущие в обратном порядке цифры на «стартовом» мониторе: до прыжка оставалось меньше тридцати секунд.

– Почему именно ракеты? Я прикинул параметры цели: вполне можно было бы накрыть плазменным конусом…

– Нам запретили приближаться ближе, чем на полтысячи кэмэ, Валд. Или ты сумеешь с такого расстояния сфокусировать над объектом длиной почти в километр контур достаточной плотности?

– Ну, теоретически…

– И сколько энергии на это уйдет? Даже с учетом боевого реактор-режима? Согласись, слишком сложно для случая, когда можно накрыть неподвижную, не собирающуюся оказывать активного сопротивления мишень одной-единственной боеголовкой, потратив на это лишь ту энергию, что пойдет на обеспечение стартовых мероприятий и запуска?

– Ясно, командир… – одновременно с обнулившимися цифрами на табло, голос кавторанга на миг исчез из наушника, тут же вернувшись и произнеся сказанное еще раз: небольшой темпоральный парадокс, изредка сопровождавший прыжки через гиперпространство. Почему изредка, а не всегда, ученые так и не сумели ни понять, ни предположить. – Ясно, командир… есть финиш!

Образовавшаяся в точке с заданными координатами брешь в нормальной структуре трехмерного пространства исторгла в линейный космос огромный боевой корабль, мало в чем уступающий размерами неведомой цели. Включившиеся компенсаторы погасили возникшие в момент всплытия возмущения пространства-времени, и спустя несколько секунд заработали системы обнаружения и навигации. Ошибки не было: «Мурманск» вышел в заданной точке.

Впереди обманчиво близко – системы визуального наблюдения работали на максимуме – висел в пространстве исполинский космический корабль. Две «перетекающие» друг в друга, находящиеся в постоянном движении тарелки.

Крейсер Ушедших, артефакт давно исчезнувшей цивилизации – для романтически настроенных искателей и жаждущих технического прорыва спецов-научников.

Предназначенная к уничтожению цель – для ракетного комплекса БСК «Мурманск», первого в линейке кораблей, сошедших со стапелей орбитального судостроительного завода холодной и недружелюбной к людям планеты третьего пояса дальности Новый Мурман.

– Стабилизация в линейном пространстве. Корректировка остаточного импульса гиперполя. Выход в плоскость эклиптики цели. Необходимость в дополнительном пространственном маневрировании отсутствует, – не вдаваясь ни в какие подробности происходящего, привычно забубнил в наушнике кап-два Сергиенко.

– Захват цели. Есть. Наведение комплекса. Есть. Готовность к запуску – десять секунд, пять… нуль. Есть. Ожидание команды на открытие огня, – вторил ему кавторанг Валдис Дейнек, выполняя предписанные боевым расписанием действия.

«Старею», – с грустью подумал капитан первого ранга Чебатурин, ощутив, как где-то глубоко-глубоко шевельнулось острое сожаление оттого, что придется уничтожить, возможно, самую ценную находку человечества. – Эх, подойти бы поближе, осмотреть… да неужели же научно-исследовательский отдел флота (подчиненный – правда, об этом мало кто знает – особому отделу, между прочим!) не поймет, не оценит?! Ведь такое раз в жизни бывает! Блин, да что это со мной? – тут же пришла спасающая от готовой вырваться наружу крамолы мысль. – Есть приказ, есть присяга… точно – старею!»