Жизнь Клима Самгина (Часть 2) - Максим Горький

- Так, может быть, лучше, чтоб она скорей разразилась?

- Клим Иванович, - вполголоса воскликнул Митрофанов, и лицо его неестественно вздулось, покраснело, даже уши как будто пошевелились. Понимаю я вас, ей-богу - понимаю!

- Ведь нельзя жить в постоянной тревоге, что завтра все полетит к чорту и вы окажетесь в мятеже страстей, чуждых вам.

- Обязательно окажемся, - сказал Митрофанов с тихим испугом.

Самгин тоже опрокинулся на стол, до боли крепко опираясь грудью о край его. Первый раз за всю жизнь он говорил совершенно искренно с человеком и с самим собою. Каким-то кусочком мозга он понимал, что отказывается от какой-то части себя, но это облегчало, подавляя темное, пугавшее его чувство. Он говорил чужими, книжными словами, и самолюбие его не смущалось этим:

- Самодержавие - бессильно управлять народом.

Нужно, чтоб власть взяли сильные люди, крепкие руки и очистили Россию от едкой человеческой пыли, которая мешает жить, дышать.

Он слышал, что Митрофанов, утвердительно качая головою, шепчет:

- Верно, - для хорошего порядка можно и революцию допустить.

Пред Самгиным над столом возвышалась точно отрезанная и уложенная на ладони голова, знакомое, но измененное лицо, нахмуренное, с крепко сжатыми губами; в темных глазах - напряжение человека, который читает напечатанное слишком неясно или мелко.

- Правительство не может сладить ни с рабочим, ни со студенческим движением, - шептал Самгин.

- Эх, господи, - вздохнул Митрофанов, распустив тугое лицо, отчего оно стало" нелепо широким и плачевным, а синие щеки побурели. - Я понимаю, Клим Иванович, вы меня, так сказать, привлекаете! - Он трижды, мелкими крестиками, перекрестил грудь и сказал: - Я - готов, всею душой!

Самгин замолчал, несколько охлажденный этим изъявлением, даже на секунду уловил в этом нечто юмористическое, а Митрофанов, крякнув, продолжал очень тихо:

- Только, наверное, отвергнете, оттолкнете вы меня, потому что я человек сомнительный, слабого характера и с фантазией, а при слабом характере фантазия - отрава и яд, как вы знаете. Нет, погодите, - попросил он, хотя Самгин ни словом, ни жестом не мешал ему говорить. - Я давно хотел сказать вам, - все не решался, а вот на-днях был в театре, на модной этой пиесе, где показаны заслуженно несчастные люди и бормочут чорт знает что, а между ними утешительный старичок врет направо, налево...

Он передохнул, сморщил лицо неудавшейся усмешкой и развел руки:

- Тут меня вдруг осенило и даже в жар бросило: вредный старичишка этот похож на меня поведением своим, похож!

- Я не совсем понимаю, - сказал Самгин, нахмурясь.

- Похож - выдумывает, стерва! Клим Иванович, я вас уважаю и...

Споткнувшись о какое-то слово, он покачал головою:

- Видите ли... Рассказывал я вам о себе разное, там, ну - винюсь: все это я выдумал для приличия. Жен выдумал и вообще всю жизнь...

- Позвольте - зачем же? - неприязненно и удивленно спросил Самгин.

- Для благоприличия...

Иван Петрович трясущейся рукою налил водки, но не выпил ее, а, отодвинув рюмку, засмеялся горловым, икающим смехом; на висках и под глазами его выступил пот, он быстро и крепко стер его платком, сжатым в комок.

- И вовсе я не Митрофанов, не Иван, а - Петр Яковлев Котельников, нижегородский купеческий сын, весьма известная фамилия была...

Он снова стер пот с лица, взмахнул платком и заерзал на стуле, как бы готовясь вскочить и убежать.

- С двадцати трех лет служу агентом сыскной полиции по уголовным делам, переведен сюда за успехи в розысках...

- По уголовным? - беспокойно, шопотом спросил Самгин, еще не зная, что сказать, но чувствуя, что Митрофанов чем-то обидел его.

- Не беспокойтесь, - подтвердил Иван Петрович. - Ни к чему другому не имею касательства. Да если бы даже имел, и тогда - ваш слуга! Потому что вы и супруга ваша для меня - первые люди, которые...

Не окончив, он глубоко вздохнул и продолжал, удивленно мигая:

- Замечательно - как вы не догадались обо мне тогда, во время студенческой драки? Ведь если б я был простой человек, разве мне дали бы сопровождать вас в полицию? Это - раз. Опять же и то: живет человек на глазах ваших два года, нигде не служит, все будто бы места ищет, а - на что живет, на какие средства? И ночей дома не ночует. Простодушные люди вы с супругой. Даже боязно за вас, честное слово! Анфимьевна - та, наверное, вором считает меня...

По его лицу расплылась виноватая и добродушная улыбочка.

- Вы ни в каком случае не рассказывайте это жене, - строго сказал Самгин. - Потом, со временем, я сам скажу.

Митрофанов, вздохнув, замолчал, как бы давая Самгину время принять какое-то решение, а Самгин думал, что вот .он считал этого человека своеобразно значительным, здравомыслящим...

"А что, в сущности, изменилось?" - спросил он себя и не нашел ответа.

- Может быть - надо съехать мне с квартиры от вас? - услыхал он печальный шопот постояльца.

- Нет, этого не нужно. Я... подумаю, как...

- В сыщики я пошел не из корысти, а - по обстоятельствам нужды, забормотал Митрофанов, выпив водки. - Ну и фантазия, конечно. Начитался воровских книжек, интересно! Лекок был человек великого ума. Ах" боже мой, боже мой, - погромче сказал он, - простили бы вы мне обман мой! Честное слово - обманывал из любви и преданности, а ведь полюбить человека трудно, Клим Иванович!

- Да, - невольно сказал Самгин, видя, что темные" глуповатые глаза взмокли и как будто тают. К его обиде на этого человека присоединилось удивление пред исповедью Митрофанова. Но все-таки эта исповедь немножко трогала своей несомненной искренностью, и все-таки было лестно слышать сердечные изъявления Митрофанова; он стал менее симпатичен, но еще более интересен.

- Хороших людей я не встречал, - говорил он, задумчиво и печально рассматривая вилку. - И - надоело мне у собаки блох вычесывать, - это я про свою должность. Ведь - что такое вор, Клим Иванович, если правду сказать? Мелкая заноза, именно - блоха! Комар, так сказать. Без нужды и комар не кусает. Конечно - есть ребята, застарелые в преступности. Но ведь все живем по нужде, а не по евангелию. Вот - явилась нужда привести фабричных на поклон прославленному царю...

Приподняв плечи, Митрофанов спрятал, как черепаха,. голову, показал пальцем за спину свою.

- А вот извольте видеть, сидит торговый народ, благополучно кушает отличнейшую пищу, глотает водку и вино дорогих сортов, говорит о своих делах, и как будто ничего не случилось. Но ведь я так понимаю, что фабричных водили в Кремль ради спокойствия и порядка, что для этого и ночные сторожа мерзнут, и воров ловят и вообще - всё! А - настоящей заботы о благополучии жизни во всем этом не вижу я, Клим Иванович, ей-богу, - не вижу! И, знаете, иной раз, как шилом уколет, как подумаешь, что по-настоящему о народе заботятся, не щадя себя, только политические преступники... то есть не преступники, конечно, а... роман "Овод" или "Спартак" изволили читать? Мне барышня Сомова посоветовала, читал с удовольствием, знаете!

Самгин усмехнулся, он готов был даже засмеяться вслух, но не потому, что стало весело, а Митрофанов осторожно поднялся со стула и сказал, не протягивая руки:

- Покорнейше благодарю... от всего сердца! Самгину показалось, что постоялец как будто вырос за этот час, лицо его похудело, сделалось благообразнее.

Самгин великодушно подал ему руку.

- Так - жене я сам скажу.

Митрофанов поклонился и ушел.

Клим посидел еще минут десять, стараясь уложить мысли в порядок, но думалось угловато, противоречиво, и ясно было лишь одно - искренность Митрофанова.

"В конце концов получается то, что он отдает себя в мою волю. Агент уголовной полиции. Уголовной, - внушал себе Самгин. - Порядочные люди брезгуют этой ролью, но это едва ли справедливо. В современном обществе тайные агенты такая же неизбежность, как преступники. Он, бесспорно... добрый человек. И - неглуп. Он - человек типа Тани Куликовой, Анфимьевны. Человек для других..."

Когда Самгин вышел на Красную площадь, на ней было пустынно, как бывает всегда по праздникам. Небо осело низко над Кремлем и рассыпалось тяжелыми хлопьями снега. На золотой чалме Ивана Великого снег не держался. У музея торопливо шевырялась стая голубей свинцового цвета. Трудно было представить, что на этой площади, за час пред текущей минутой, топтались, вторгаясь в Кремль, тысячи рабочих людей, которым, наверное, ничего не известно из истории Кремля, Москвы, России.

"Да, вот и Митрофанов считает революцию неустранимой. "Мы", - говорил он. Кто же это - "мы"? Но - какой неожиданный и... фантастический изгиб в этом человеке..."

Дома, устало раздеваясь и с досадой думая, что сейчас надо будет рассказывать Варваре о манифестации, Самгин услышал в столовой звон чайных ложек, глуховатое воркованье Кумова и затем иронический вопрос дяди Миши:

- Это вы что же, молодой человек, Шеллинга начитались, что ли?

- Я Шеллинга не читал, я вообще философию не люблю, она - от разума, а я, как Лев Толстой, не верю в разум...