Злодей не моего романа - Евгения Чепенко

Сутки спустя я, наконец, взглянула в припухшее личико дочери и подержала ее.

— Куколка, — благоговейно выдохнула Анжелочка. — И как куколку решили назвать?

— Сашей.

Бабушка улыбнулась.

— Прелестно.

Врач опасливо покосился на Рика.

— Папе дать?

Бес отчаянно отрицательно затряс головой.

— Почему? — шепотом удивилась я.

Серо-желтые глаза со странным паническим и одновременно обожающим выражением смотрели на крохотное неуверенно шевелящееся тельце в моих руках. Я поняла.

— Хороший мой, ты не сделаешь ей больно, — одними губами прошептала я. Кроме него и бабушки услышать меня не мог никто. Рик неуверенно приблизился. Бойкая акушерка, только что сменившаяся на дежурстве и уже не заставшая бешеного мужа важной пациентки, бесцеремонно вложила ему в руки, решившее покурлыкать, сокровище. Бес замер и перестал дышать. Я устало откинулась на спинку и улыбнулась. Навалились спокойствие и ощущение безграничного счастья. Недавние мучительные часы как-то сразу ушли на десятый план, кажется, в детстве кости ломала больнее.

— Скажи "привет" дочери, — ласково подсказала я. На последнем слове по телу Рика прошла заметная волна дрожи. Он стиснул зубы, промолчал, продолжая разглядывать маленького человечка.

— Милая, у папы нет слов, — хмыкнула я. — Тогда ты скажи ему "привет".

И малышка сказала… емкое и однозначное "у".

Уже позже в своей палате, глубокой ночью, когда дочка уснула в больничной кроватке, по форме и прозрачности шибко смахивающей на аквариум, Бес лежал в моих объятиях, и у меня никак не выходило угомонить его непослушное тело. Его колотило в буквальном смысле. Борясь с собой, со своими эмоциями, он скрипел зубами и не мог произнести толком ни слова. Я гладила выбеленную всклокоченную шевелюру.

— Зато теперь Сашка больше не будет меня лопать, разве что молоко, и ты, наконец, сможешь вкусно есть, — решила пошутить я. Вышло. Услышала тихий вздох и смешок.

Все девять месяцев Рик питался на стороне, что расстраивало меня неимоверно и злило, особенно если представить, что безымянной жертвой была девушка или женщина. Я стойко молчала и давила странную ревность, помятуя довольно подробное объяснение Анжелочки, что с определенного момента ему нужен только мой вкус.

— Маленькая, — хрипло прошептал он мне в грудь, — я не смогу жить без вас.

Эрик

Оставил неугомонную внучку счастливой бабушке. Когда она родилась, было до боли страшно. Страшно, какой она будет. Дама с собакой уверила, что Сашенька будет жить долго, только что это значило? Со временем стало ясно, что малышка однозначно не человек, она становилась сильнее, быстрее, разве что ела с мамой. Маленькая уже не могла уследить за ней, на что расстроено грустно вздыхала и теперь доверяет малышку древней.

Ангелина же, в свою очередь, сходит с ума по обеим моим женщинам, впрочем, как я сам. Жизнь разделилась на две части. Есть жизнь до, а есть после того момента, когда я пригляделся к гибкой разъяренной маленькой фурии, настойчиво сосредоточенно ищущей подручное оружие для борьбы со мной. И первая половина теперь кажется бессмысленной, пустой, бесполезной.

Уже ближе к дому я почуял слабый намек на ее запах. Остановился и заставил себя двигаться медленнее. Мне нравилось мучить себя. Нравилось, как этот запах постепенно окутывает, обволакивает, проникая вместе с воздухом в легкие, рождая воспоминания о ней, ее теле. Я беззвучно застонал, прикрыл веки. Не выдержал собственной пытки, ускорил бег. Уже возле дома почуял чужое присутствие. Мозг затопил гнев. Кларк. Я беззвучно прошел по следу. Он вел из коридора на кухню. Все. Затем человек ушел. Сцепил зубы, зажмурился и застыл, пытаясь задушить ревность. Кларк относится к ней как к сестре или дочери, порой навещал, носил Сашеньке игрушки и сладости. Я знаю, но тем не менее… тем не менее до сих пор каждый раз при виде чайных роз мне хочется кого-нибудь убить.

Привычно справился с яростью. Она в нашей кровати, спит, отсюда слышу тихое равномерное дыхание. Приблизиться, не разбудив, не составило труда. Оперся о зеркало спиной. Она лежала на боку в обнимку с подушкой. Маленькая, хрупкая, почти невесомая, такая беззащитная, ранимая, слабая. Горько усмехнулся сам себе. Слабая… Обманывай себя, идиот. Оторвал руки от стены, боясь сжать что-нибудь ненароком и сломать. Проснется и все поймет. Слишком умная, чтоб не понять.

Прекрасно видел, что в машине поняла мою необходимость в ней, видел, как оставила это при мне, как точно чувствует мои страхи, видел, как пытается убить их. Это восхищало и до боли пугало. Каждый раз доказываю ей, что она моя, только моя и всегда будет, каждый раз получаю желаемый ответ и каждый раз со злостью понимаю, что не подчинил ее своей воле. Нет. Она просто так решила сама. Чертова кошка! Как же ненавижу ее за это! И как обожаю за это! Обожаю до боли в мышцах. А еще боюсь. Боюсь, однажды решит, что больше не хочет оставаться рядом, встретит другого. Всегда есть те, кто сильнее меня. Она нужна им. Тогда я убью ее.

— Врешь, — шепнул здравый рассудок. — Сам себе врешь. Учуешь запах, взглянешь в глаза и не сможешь, еще и охранять останешься, словно пес какой. И будешь молча наблюдать, как кто-то другой вместо тебя касается ее, будешь слушать, как она стонет его имя…

Я зажмурился, задышал глубоко, часто. Надо успокоиться. Не думать об этом. Каждый раз схожу с ума. Так нельзя. Она не уйдет. Она обещала всю свою жизнь.

Порой до безумия боюсь того, что с ней сделал. В самом начале она еще могла уйти и ушла бы, умерь я свой эгоизм. Прожила свою жизнь свободной, самостоятельной, независимой. Знаю, не нашлось бы человека способного сломить ее волю или хотя бы просто пошатнуть. Теперь она моя, и я точно уверен, она счастлива, только… только, что если она счастлива оттого, что не знает иного варианта? Что, если в родном мире ей жилось бы лучше, а я вмешался и все испортил. Нет. Не хочу об этом думать. Она моя и точка. Моя. Черт! Подавил рычание, потер лицо ладонями. Не отдам. Сдохну ведь.

Маленькая зашевелилась. Открыл глаза. Не проснулась, только уткнулась носом в подушку поглубже. Теперь я заметил то, что из-за болезненных мыслей не увидел раньше. Хрупкое тело прижималось к одной из моих маек. Кошка постирала не все, что хотела. На мозг накатила волна нежности, восторга и абсолютной слабости. Снова затрясло. Давно не терял контроль. Подавил реакцию мышц на собственные чувства, осторожно заменил вещи собой.

— Ри-ик, — до боли знакомо хрипло промурлыкала она. И так громко. Мое имя у нее почему-то всегда получается громче, чем остальная речь. Так хорошо, так приятно. — Ты вернулся.