Записки разумного авантюриста. Зазеркалье спецслужб - Иосиф Линдер

Сновидение полностью занимало мастера. Неожиданно он услышал далекую музыку – играла флейта и малый барабан отбивал ритм. Звуки этих инструментов были хорошо знакомы любому человеку его круга. Они воодушевляли, придавали новые силы, окрыляли. Мусаси обрушил новый каскад изощренных ударов на этого светящегося человечка. Нет, у него не было злобы или страстного желания изрубить монаха на куски. Мусаси отлично знал, что появление подобной мысли сбивает общий настрой поединка, нарушает правильный ритм дыхания, заметно убавляет силы и прибавляет несоизмеримо больше усталости. А самое главное – притупляется чувство интуитивного предвидения, составляющее незримый стержень искусства.

Вновь и вновь мечи «спящего мастера» секли лоскуты на одежде фехтовальщика веером, но сделать большее ему было не под силу. Внезапно во время одной из атак Мусаси почувствовал, что монах перехватил его движение, схватив большой меч поверх его кисти, и в то же мгновение мастер, описав дугу, упал на пол. Он не услышал звука падения – сон сделал его беззвучным, но чувство полета Миямото ощутил намного острее, чем наяву. Возможно потому, что наяву мастера давно уже никто не бросал. Мусаси мгновенно оказался на ногах, сделал круговой взмах обеими мечами, отсекая пространство вокруг себя, и в то же время почувствовал легкий шлепок веером по затылку. Мусаси отскочил, сделал несколько защитно-контратакующих движений своим смертоносным оружием, но почувствовал новый шлепок, теперь по щеке.

Мусаси не видел своего соперника, но ощущал его близкое присутствие и направлял свои атаки в те места, куда соперник должен был перемещаться. Появление новых лоскутов одежды монаха свидетельствовало о правильности выбранного мастером направления. Но шлепки вновь и вновь настигали его лицо, шею, затылок, преследуя, словно стая обозленных пчел из растревоженного улья, когда можно найти спасение только в воде. В воде! Мусаси мгновенно изменил стиль работы, и шлепки перестали его беспокоить. Монах опять оказался в поле его зрения. Одежда китайца теперь скорей походила на лохмотья, но выражение лица и поза с выставленной вперед рукой с веером остались прежними.

Мягкий стиль «обтекающей воды» гармонично вписывался во все происходящее во сне, но монах вновь стал доставать Мусаси своим веером. Это не выводило мастера из равновесия, но работать становилось все труднее. Движения сделались тяжелыми, а руки и ноги – ватными.

«Непонятный сон», – подумал Миямото, видя со стороны, как монах наносит ему новые шлепки веером. Музыка постепенно усиливалась и теперь звучала откуда-то сверху, но уже не придавала сил и бодрости, а как будто издевалась над беспомощностью мастера.

Неожиданно во время одной из атак Мусаси почувствовал, что его меч достал тело этого неуловимого монаха и, располосовав одежду, оставил на груди кровавый росчерк. Острие большого меча пересекло грудь китайца от правого плеча до левого бока, но только слегка взрезало кожу, почти не повредив мышц. И почти мгновенно жесткий край бумажного веера, сложенного в дощечку, ударил Мусаси в одну из наиболее активных болевых точек на лице. Все поплыло перед глазами мастера, исчез монах со своим немым слугой-мальчиком, исчез зал с рассыпанными лоскутами ткани и каплями крови, алеющими на зеркальной глади пола. Музыка вновь доносилась издалека и вновь была приятной. Ее переливы уносили куда-то вдаль, отвлекали от мыслей о том, что только что произошло в зале. Мусаси погрузился в мир сновидений.

Сколько продолжалось подобное состояние, Миямото не помнил. Он проснулся внезапно, как от толчка в спину. Легкий ветерок поигрывал складками его одежды. В зале никого не было, со стороны двора доносились щебет птиц и негромкие голоса учеников. Мусаси хлопнул в ладоши и удивился звучности хлопка. Вошел слуга, держа в руках охлажденный напиток из лепестков цветов. Влага приятно освежала, восстанавливала ясность мыслей. Наставник вновь ощутил прелесть бытия, легкость дыхания, стряхнул накатившее на него оцепенение.

– Кто входил ко мне сейчас? – строго спросил Мусаси слугу.

– Никто, господин, – с поклоном ответил слуга. – Вы изволили отдыхать после утренних занятий, и вас никто не посмел тревожить. Приходил только немой мальчик-служка с каким-то посланием, но его не допустили к вам, и он ушел, не оставив свитка. Больше никто не спрашивал вас, господин.

Мусаси отпустил слугу, встал, обошел зал, внимательно всматриваясь в обстановку, положение мелких предметов. Пол был идеально чист, все стояло на своих местах, нигде не было видно следов поединка, который Мусаси увидел во сне. Он подошел к шкатулке и открыл ее – его поминальная записка лежала на своем месте, перевязанная шнурком из красной и белой нитей. Никаких следов и подтверждений явности поединка не было. Было лишь непонятное и непроходящее ощущение не то удивления, не то разочарования, хотя ни волнения, ни тем более страха в своем сердце Мусаси не чувствовал.

Весь день до самого вечера прошел обычно. Тренировки сменились беседами с учениками, размышлениями о новых, более эффективных приемах ведения поединка. Вечером Мусаси еще раз обошел зал и еще раз все внимательно осмотрел. Он знал, что без него в этот зал никто не входит, и даже уборку здесь делали, только испросив разрешения. Сегодня Мусаси сюда никого не допускал, и, кроме слуги, приносившего прохладительный цветочный напиток, и его самого, в зале никого не было.

Вдруг что-то случилось с мыслями старого мастера. Они неотступно возвращались к шкатулке с поминальной запиской. Это была шкатулка из черного дерева, изящно инкрустированная снаружи, а внутри покрытая белым лаком безо всяких рисунков и инкрустаций. Миямото взял шкатулку в руки и открыл ее. Поминальная записка лежала в том же положении, в каком он видел ее днем. Мастер уже хотел захлопнуть шкатулку, но заметил, что свиток поминальной записки несколько ближе к верхнему краю. Днем он как-то не придал этому значения, а сейчас, внимательно присмотревшись, заметил, что на дне лежит еще что-то. Мусаси вынул свиток, и холодок пробежал у него по спине, чего с мастером не случалось со времени его детства, когда он сам еще был начинающим учеником. На белом дне шкатулки Миямото увидел белый бумажный веер. Он достал веер и развернул его. В центре красовался иероглиф Дао, а край был ровно срезан.

Мастер держал в руках бумажный веер, и гордая его голова все более и более склонялась на грудь. Он долго стоял в задумчивости и лишь поздно ночью отправился к себе в покои. А утром, когда наставник вышел к ученикам, на его столе лежал первый свиток будущего большого труда, именуемого Путь меча.