Том 4. Чокки. Паутина. Семена времени - Джон Уиндем

Слова «Со мной все в порядке» были пустой отговоркой, и Берт знал, что Аннике это прекрасно известно. Никто из землян не мог похвастаться тем, что у него все в порядке. Одни притворялись, более-менее искусно, другие даже не пытались. Некоторые, вроде него, бродили по марсианским пустыням; большинство же предпочитало медленно умирать от тоски и чрезмерного потребления алкоголя в поселениях. Нашлись и такие, что, в погоне за призраком надежды, попробовали превратиться в аборигенов и стали жить с марсианками. Этих Берту было откровенно жаль. Как они радовались случайным встречам с другими землянами! И говорили, говорили без умолку — вспоминали, вспоминали…

Берт выбрал для себя удел бродяги. В поселениях царило отчаяние, и не нужно было обладать пророческим даром, чтобы понять, какая судьба ожидает тамошних жителей. Целый марсианский год Берт строил свою лодку, оснащал ее всем необходимым, собирал инструменты и припасы, изготавливал кастрюли и сковородки, которые намеревался продавать. А вскоре после того как отправился в путь, обнаружил, что дорога не отпускает. В поселениях его почти не видели: он заглядывал туда лишь для того, чтобы разжиться топливом для мотора или перезимовать под крышей, а потом снова исчезал. И каждый раз, попадая в поселения, он подмечал свежие признаки упадка и узнавал, что еще несколько знакомых избавились ото всех и всяческих забот, допившись до смерти.

Однако недавно он ощутил в себе перемену. Снедавшее душу беспокойство, которое по-прежнему гнало его из поселений, несколько ослабело; составляя очередной маршрут, он уже не ощущал былого удовольствия. Нет, желания осесть в каком-нибудь поселении не было и в помине, но Берт начал понимать, что движет поселенцами и почему они, что называется, не просыхают. Порой ему становилось неуютно: он изменился настолько, что в состоянии им сочувствовать.

В основном, как полагал Берт, дело было в возрасте. Свой первый и единственный межпланетный перелет он совершил, когда ему исполнилось двадцать один, а остальным лет на десять (пятнадцать, двадцать) больше: теперь он начинает чувствовать то, что они ощутили годы назад, — безысходность, бессмысленность жизни и тоску по тому, что исчезло навсегда.

Что именно произошло, достоверно никто не знал и не узнает. Это случилось на четвертый день после того, как корабль, на котором летел Берт, стартовал с Луны в направлении Марса. Его вытащил из каюты приятель, немногим старше, чем он сам. Прильнув к иллюминатору, они наблюдали картину, которая навсегда запечатлелась в памяти: Земля покрылась множеством трещин, наружу выплеснулось ослепительно яркое пламя…

Одни утверждали, что взорвалось какое-то из захоронений ядерных отходов: мол, масса превзошла критическую и началась цепная реакция. Другие возражали: в таком случае, говорили они, Земля не раскололась бы, а попросту испарилась бы, превратилась бы в облако газа. Спор между дилетантами касательно того, какие элементы могли вызвать цепную реакцию, продолжался довольно долго. Однако это были сплошные догадки. Сомнения не вызывало лишь одно: на месте родной планеты возникло скопище астероидов, которые и двигались теперь по орбите вокруг Солнца в этаком космическом хороводе.

Некоторые из членов экипажа упорно отказывались верить собственным глазам, а когда наконец поверили, впали в прострацию. Кое-кто ухватился, как за соломинку, за тот факт, что рассудок не в силах воспринять случившееся; для них Земля продолжала существовать, разве что не на привычном месте, а где-то еще. Люди пали духом. Нашлись и такие, кто настаивал на возвращении — дескать, надо же помочь! Впоследствии они не переставали ворчать, что капитан, который решил лететь дальше, не позволил им выполнить свой долг.

Навигаторы с каждым днем нервничали все сильнее: карты и таблицы никуда не годились, поскольку катастрофа начисто перекроила пространство. Затаив дыхание, экипаж корабля наблюдал, как освободившаяся от земного притяжения Луна сошла с орбиты и устремилась вдаль, покоряясь неодолимой силе Юпитера. Впрочем, это произошло уже после того, как звездолет, благодаря умению навигаторов и простому везению, достиг места назначения.

Затем на Марс стали прибывать и другие корабли — из пояса астероидов, со спутников Юпитера… словом, кто откуда. Некоторых, сообщивших, что летят, так и не дождались. В конце концов на Марсе оказалось десятка два звездолетов с экипажами, общая численность которых составляла несколько сот человек. Среди них были не только пилоты и механики, но и шахтеры, бурильщики, геологи, администраторы и представители множества других профессий, которым предстояло осваивать чужой мир.

Кроме того, в одном из экипажей оказались две женщины — то ли стюардессы, то ли прислуга. Ничего, симпатичные, хоть и не красавицы. Но обстоятельства, естественно, были против них. Они покатились по наклонной плоскости с той удивительной скоростью, с какой это обычно и происходит с порядочными женщинами, стоит им разок согрешить. По слухам, из-за каждой погибло по дюжине мужчин, прежде чем кто-то сообразил, что от обеих можно избавиться тем же самым способом. С женщинами расправились, страсти потихоньку улеглись, основным развлечением стала выпивка.

А ведь могло быть и хуже, сказал себе Берт. Могло и стало — для тех, у кого были семьи и дети. Самого Берта зацепило, так сказать, на излете: мать умерла за несколько лет до катастрофы, отец сильно сдал… Была еще девушка по имени Эльза — миленькая, славная девушка с золотистыми волосами, которую память услужливо превратила;в писаную красавицу. Однако толком между ними ничего не было; ну да, она, наверно, могла бы выйти за него замуж, но на деле он никогда ее об этом не спрашивал… Ладно, остается утешаться тем, что он застрял на Марсе, а не в парилке Венеры и не в каком-нибудь холодильнике вроде спутников Юпитера. Здесь можно было просто жить, не ведя постоянной и изнурительной борьбы за существование; а чем заливать тоску вином, лучше уж бродить по свету. Именно эта мысль, помнится, подвигла его на строительство лодки.

Берт до сих пор считал, что поступил весьма разумно. Работа не давала хандрить, а отправившись в путь, он почувствовал себя первопроходцем, новоявленным марсианским пионером. Бесчисленные каналы протяженностью в несколько тысяч миль, аборигены, оказавшиеся вовсе не такими, как утверждала молва; чужой язык со множеством наречий, в которых следовало разобраться — и Берт разобрался, да так, что говорил сейчас на четырех из них лучше любого другого землянина, а понимал еще больше. Дошло до того, что даже думать он стал на марсианском.