Господин двух царств - Джудит Тарр

Среди скопления других гробниц и храмов была усыпальница быков, бывших Аписами прежде, глубоко вырытая и обнесенная крепкой стеной. Здесь, завернутый, как царь, и положенный на отдых, находился бык, которого убил Камбиз.

— Он взял город, — рассказывал жрец Аписа, стоя в гулком сумраке комнаты, под грузом камней и лет, — и, проснувшись утром, услышал не стоны и жалобы, а смех и поздравления. Его пленники объяснили ему, что родился бог. Дитя небес снизошло на землю и благословило город.

«А разве неважно, что ваш город пал»? — спросил у них царь. Они только смеялись и пели, как и все остальные, даже когда царь приказал их мучить. Он был поражен, и, хотя он был персом и его Истина была нерушима, пожелал увидеть, какое же обличье имеет живой бог.

«Принесите мне бога», — приказал он слугам. И они повиновались и принесли ему бога — еще мокрого после рождения, на неверных ногах, зовущего мать черного теленка с белой звездочкой на лбу.

Камбиз громко расхохотался: «И это ваш бог? И этому вы поклоняетесь? Смотрите же, как я воздам ему почести!»

Он вытащил свою саблю и, прежде чем кто-либо успел удержать его, вонзил ее в спину теленка.

— Теленок умер, и Великий Царь отдал его своим поварам и вечером пировал со своими князьями и вельможами. Вот так, — закончил жрец, — Камбиз почтил богов Египта.

— И Ок, — добавила Мериамон. — Он тоже, когда убил моего отца, убил и Аписа и обедал его мясом, так что Камбиза трудно превзойти.

— Не удивительно, что вы их так ненавидите, — сказал Птолемей.

Остальные, даже Александр, едва взглянули на мумию в покровах, источающих тяжелый запах пряностей, и поспешно удалились. Птолемей рассматривал мумию с чем-то вроде почтительного сочувствия.

— Бедняга, умереть таким молодым. Скоро ли он родился вновь?

— Довольно скоро, — ответил жрец. — Апис всегда возрождается; корова всегда зачинает его от небесного огня и после уже не приносит телят. Мы почитаем мать Аписа так же, как и ее сына.

— Я видел ее в храме, — сказал Птолемей. — Прекрасное создание. Могу понять, почему она понравилась богу.

После этих слов Мериамон внимательно посмотрела на него. Птолемей, казалось, был таким же, как всегда, но что-то в нем изменилось. Она видела его теперь как бы новыми глазами. Его интересовало то, что он видел здесь. Он хотел знать. Он шел вместе со жрецом, задавал вопросы и выслушивал ответы. Отдающийся эхом сумрак, сухой запах смерти, видимо, совсем не беспокоили его. Казалось, он был здесь, как дома.

Даже больше, чем она. Она была рада покинуть гробницу и снова выйти на солнечный свет. Когда она умрет, у нее будет более чем достаточно времени, чтобы бродить по этим коридорам. А сейчас она будет жить, вдыхать свежий воздух и обращать лицо в огню Ра.

24

Арридаю Египет нравился.

— Цвета, — сказал он. — И всегда тепло. И люди смеются.

Таис состроила гримаску. Ясно было, что никто никогда не говорил ей, что красота лучше сохраняется на неподвижном серьезном лице. Ее лицо всегда было подвижно, особенно в последнее время, когда живот ее округлился из-за будущего ребенка.

Вдруг Таис замерла. Арридай перестал болтать и уставился на нее. Мериамон насторожилась.

— Шевелится, — сказала Таис. — Он толкается.

Ее изумление было неподдельным. Ни радости, ни возмущения, только удивление.

— Дети так делают, — сказал Арридай. — Миррина давала мне потрогать, когда он толкался. Сильно толкался. Она говорила, что больно. Это больно, Таис?

— Нет, — ответила Таис.

Мериамон не стала спрашивать, кто такая Миррина. Кто-нибудь в Македонии, наверное. Она смотрела на Таис. Гетера убрала руку с живота, куда прижала ее, когда задвигался ребенок, встряхнулась и продолжала:

— Я наконец сказала ему.

— Он догадывался? — спросила Мериамон.

— Говорит, что нет. — Таис наполнила свою чашу вином. Прежняя ясная живость еще иногда проявлялась в ней, но редко, когда рядом были только Мериамон и Арридай, который прибрел недавно и, довольный, уселся у ног Мериамон. — В конце концов, — сказала Таис, — я оказалась права. Мужчины ничего не замечают, если они уверены, что груди и бедра у тебя все на месте и их столько, сколько надо.

— Едва ли Птолемей мог быть так слеп.

— Может быть, ему хотелось быть им.

— Что же он сказал? — прищурилась Мериамон.

— А ты как думаешь?

Неожиданно заговорил Арридай:

— Если это мальчик, можешь оставить его. Если это девочка, отдай ее, и чтобы все было сделано как надлежит, прежде чем я вернусь.

Женщины уставились на Арридая. Он улыбался, довольный собой.

— Где ты это слышал? — спросила Мериамон.

Арридай заколебался и виновато пожал плечами.

— Не помню.

— Это пьеса, — сказала Таис.

— Да! — закричал Арридай. — В ней играл Фетталос. Он сказал, что ребенок должен быть мальчиком. Он не был. Так что его оставили на холме. Но кто-то проходил и нашел его. И твоего ребенка кто-нибудь найдет.

— Надеюсь, что нет, — сказала Таис.

— Значит, ты не хочешь его оставить? — спросила Мериамон.

— Я этого не говорила! — Голос Таис прозвучал резко. Она отпила из чаши большой глоток и глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. — Я вовсе такого не говорила. И он тоже. Он хочет, чтобы я сохранила ребенка. Даже, — голос ее дрогнул, — если это девочка.

— А ты хочешь его оставить?

— Какое имеет значение, чего я хочу?

— Я думаю, это имеет значение для Птолемея, — сказала Мериамон.

Таис долго выдерживала ее взгляд, потом опустила дерзкие глаза, вздохнула.

— Он порывался собрать всех на праздник, если бы я не уговорила его быть рассудительней. Все равно, он выпил слишком много и слишком много рассказывал всем, сделал из себя совершенного дурака. Можно подумать, что до сих пор ему еще ни разу не случалось завести ребенка.

— Случалось?

— Он не сознается. — Таис поставила чашу на стол с негромким, но отчетливым звоном. — А когда же ты сознаешься, что Николаос влюблен в тебя?

Мериамон онемела от такого резкого поворота в разговоре. Это была месть, конечно. Таис терпеть не могла говорить о вещах, которые ее близко касались, потому она в своем лучшем духе и принялась за Мериамон.

Молчание нарушил Арридай:

— Мери, ты собираешься родить ребенка для Нико?

Мериамон поднялась со стула. Что-то ответила, если она вообще что-нибудь ответила, она потом не могла вспомнить. Она только надеялась, что ушла хоть с каким-то подобием достоинства.

Она торопливо шла по едва знакомому ей коридору. Глаза ее были обжигающе сухи. В стране Кемет надо научиться не плакать: от слез потечет краска коль.