Память сердца - Александр Константинович Лаптев

налил нам по черпаку горячей воды. Помыли голову, руки, на грудь поплескали, и вода закончилась. Стали просить у банщика горячей воды ещё немного. Он ответил:

– Просите у начальника, он вам добавит!

Второй банщик кричит:

– Получайте белье быстрее!

Не успели получить бельё и одеться, конвой у двери кричит:

– Выходите быстрее!

Вышли, стоим. Посчитали нас, погнали в лагерь.

Мороз щиплет щеки и нос, ветер свищет, все замёрзли.

Больше я не помню, чтобы мы ходили в баню. Зимой мы даже лицо и руки мыли редко. Ходили грязные, небритые, обросшие, обмороженные.

Продукты, обмундирование, технику и прочее – всё доставляли заключенные на своем горбу или трактором. В летнее время в сезон промывки золота кормили лучше, а зимой так, чтобы только душа держалась в теле.

В то время среди нас уже были бывшие работники НКВД и прокуратуры. Они, конечно, скрывали своё прошлое, понимали, что им несдобровать, поскольку уголовники ненавидели их смертельно. Помню случай, когда бандиты пронюхали об одном уполномоченном НКВД. Дело было летом. Они проиграли его в карты, затем поймали в лесу, раздели догола и привязали к дереву. Бывшего уполномоченного нашли через три дня мёртвым. Его закусали до смерти комары.

В лагере очень ценилась махорка. Её изредка выдавали только тем, кто работал в забое. Когда я там работал, тоже получал махорку, хотя сам не курил. Обменивал её на хлеб, давал товарищу по работе, который оказался бывшим прокурором. Он мне рассказал, что его заставили выдать ордера на арест своих друзей, затем вызвали в область и там арестовали самого, обвинив в укрывательстве и защите врагов народа. «Мы с уполномоченным были друзьями, – рассказывал бывший прокурор, – он говорил мне, что они хорошо знали, что арестовали ни в чём не повинных людей. Но такие указания были сверху. Не исполнять их мы не могли, ибо нас самих тогда тут же арестовали бы и расстреляли».

На махорку я выменял бумагу у дневальных, которые работали в конторе, и написал заявление в Верховный Суд и Верховный Совет СССР с просьбой пересмотреть моё дело, потому что я никакого преступления не совершал. Показал своё заявление знакомому прокурору.

– Не только вы, – сказал он, прочитав заявление, – все мы здесь ни в чём не повинны. Об этом хорошо знают и в ЦК, и в правительстве. Но пока жив этот грузинский злодей, писать бесполезно.

На другой день он всё же помог мне правильно оформить заявление, и я отправил его жене.

Бывший прокурор оказался прав. Жена получила бумагу и отправила ее по адресу: Москва, Кремль, в Президиум Верховного Совета СССР.

Через некоторое время мне в лагерь пришёл ответ: «Дело ваше пересмотрено, приговор оставлен в силе».

Прииск «Туманный» имел несколько отделений. Сначала я находился в центральном, потом меня перевели в другое, где условия жизни были ещё тяжелее. Иногда, сидя на нарах, мы рассказывали друг другу о себе.

Коренастый старик-хохол, дядя Ваня, поведал такую историю: он работал в деревне, сеял и выращивал хлеб, держал скотину, в положенное время ходил в тайгу на охоту. «Жили хорошо, ни в чём не нуждались. В 1931 году в селе организовали колхоз. Мужиков загнали в него насильно. Я отказался вступать, за это у меня отобрали лошадь, корову и выгнали из дома. Две дочери у меня были замужем, жили отдельно. Мать пошла к младшей дочери, а мы с сыном к старшей. Худо, бедно, но жили. Хлеб ели, голодными не были. Через полгода раскулаченных мужиков стали ссылать далеко от родных мест на стройки. Вместе с ними и нас. Я убежал в тайгу, а сына моего забрали. Изредка ночью тайком я приходил в деревню к старушке, скрывался неделями и больше, потом опять уходил в тайгу. С собой брал продукты, ружьё, котелок, топор, лопату и спички. Вырыл землянку и жил там. Год прожил в тайге один, потом забрал к себе и старушку. Срубил маленькую избенку, поставил железную печку. Летом мы собирали грибы, ягоды, кедровые орехи; на грядках выращивали овощи. За мукой два раза в год уходил в деревню. Иногда охотился на зверей, птиц. Жили тихо, спокойно, никто нам не мешал.

Однажды летом, когда я возвратился из деревни, случилась беда. Подхожу, вижу: дверь открыта настежь, старушки нет, а рядом с избушкой лежат опрокинутые кадки с продуктами, пустые кастрюли, чашки. Зову её, не откликается. Я понял, что был у нас незваный гость. Обошёл кругом, оглядываюсь. Вижу: недалеко, около речушки, нагромождён старый гнилой валежник и сучья деревьев. Подхожу ближе, и в глазах потемнело, заныло сердце. Под валежником лежала мертвая моя старушка. Её разодрал медведь и забросал ветками. Медведь свежее мясо не ест. Ест только тогда, когда тело начинает разлагаться и появится запах. Старушку я притащил в избу, помыл, переодел, сколотил гроб из досок, а на другой день вырыл могилу рядом с избушкой и похоронил её. Чуть позже пришел медведь. Рычит, раскидывает валежник, смотрит и не находит тело. Поворачивается и идёт к избушке. Когда зверь подошёл совсем близко, я выстрелил в него. Он громко зарычал, я выстрелил второй раз – он упал, перевернулся и всё продолжал рычать, пополз к двери. Открыл ее лапой, и у самого порога я ударил его топором по голове. Больше он не рычал и не двигался.

Я позвал дочерей. Они пришли, мы справили поминки, потом я остался один.

Зиму перезимовал кое-как, продукты у меня были, и медвежьего мяса вдоволь. Но одному в тайге было и скучно и опасно. Я стал болеть и вернулся в деревню. Сын прислал сестре письмо. Писал, что срок ссылки скоро кончается, но в деревню он не приедет, останется работать в городе. Я захотел увидеть сына. Решил ехать к нему и устраиваться на работу.

Поехал в город Бийск. Как сошёл с поезда, сразу пошёл на рынок. У меня были беличьи шкурки, решил сначала их продать. Тут меня задержала милиция, повела в горотдел, меня закрыли в КПЗ. На другой день вызвали к следователю, записали фамилию, имя, отчество, год рождения, где родился, где живу, кем работаю и адрес.

Потом следователь говорит:

– Нам известно, что вас завербовала японская разведка. Скажите, какое задание вы получили? Кого убить и что взорвать?

Я сказал:

– Никто меня не вербовал, никакого задания я не получал, приехал к сыну, можете проверить, он работает на стройке.

А он своё: признавайся да признавайся!

Три дня меня пытали, не давали пить и спать, требовали признания.

Последний раз следователь даёт мне бумагу и