Цицерон и его время - Сергей Утченко

Перейдем, однако, к другим, более близким для историка аспектам посмертной славы Цицерона. Что следует сказать, подводя итоги, о Цицероне как об ораторе (и о теоретике ораторского искусства)? Входе предыдущего изложения, когда мы касались речей Цицерона и более или менее подробно рассматривали их, то они интересовали нас главным образом как исторический источник, дающий возможность почерпнуть сведения либо об эпохе и событиях, либо о деятельности самого Цицерона. Но не может быть никакого сомнения в том, что речи Цицерона главным образом и в первую очередь — блестящий образец именно ораторского искусства, а поскольку они дошли до нас в письменном виде — выдающийся памятник не только римской, но и мировой литературы.

Сохранилось полностью (или почти полностью) 58 речей Цицерона; от 17 речей дошли небольшие фрагменты, примерно 30 речей известно лишь по упоминаниям о них (иногда самого Цицерона, иногда других авторов). Обычно все сохранившиеся речи Цицерона в трудах по истории литературы подразделяются на несколько групп в зависимости от их характера и тематики; наиболее общим (и в то же время наиболее бесспорным) можно считать деление на речи судебные и речи политические. Построение последних, как правило, довольно свободное, не подчиняющееся определенным «архитектоническим» правилам, что же касается судебных речей, то они всегда строятся по определенному канону.

Теория римского ораторского искусства предусматривала следующее построение и следующие составные части речи: 1) вступление (exordio); 2) изложение дела, предмета обсуждения (narratio); 3) рассмотрение центрального пункта защиты или обвинения (tractatio) и 4) заключение (peroratio). Важнейшая часть защитительной (или обвинительной) речи, т.е. трактация, подразделялась в свою очередь на: а) указание предмета и плана трактации (propositio и partitio); б) доказательство правоты взглядов оратора (probatio) и в) опровержение взглядов и доводов противника (refutatio). Считалось, что оратор располагает доводами двух типов: доводами, рассчитанными на разум судей, т.е. аргументами, и рассчитанными на их чувства, т. е. амплификациями. Речи Цицерона дают прекрасный образец разнообразного (комбинированного) использования всех этих правил и приемов.

Как выдающийся стилист, Цицерон не мог не обращать внимание на язык, на словесное оформление своих мыслей. Насколько нам известно, все опубликованные самим Цицероном речи подвергались им тщательной литературной обработке и редактированию (к речам написанным, но не произносившимся принадлежат, пожалуй, только пять речей против Верреса и вторая Филиппика). В отдельных случаях обработка речей была столь основательной, что они и по форме и по содержанию, да и по производимому ими впечатлению весьма существенно отличались от первоначального варианта. Известны слова Милона, сказанные им в изгнании, когда он прочел речь Цицерона в его защиту, но уже в том виде, в каком она была опубликована: «Если бы он произнес именно такую речь, мне не пришлось бы отведать рыбы, которая ловится здесь в Массилии».

Литературный язык Цицерона, стиль его красноречия («богатый и изукрашенный») может быть определен как «родосский стиль» (школа ритора Молона на Родосе), т. е. стиль, представлявший нечто среднее между двумя основными направлениями в риторике: азианизмом и аттикизмом. Во всяком случае на примере трактатов Цицерона, посвященных теории красноречия («Брут», «Оратор»), мы уже имели возможность убедиться в отрицательном отношении Цицерона к «сухому и безжизненному» типу красноречия новоаттиков. Вместе с тем в поздний период своей ораторской деятельности (особенно в годы диктатуры Цезаря) Цицерон обнаруживает склонность к более строгому и умеренному типу красноречия.

Как оратор Цицерон широко и разносторонне пользуется композиционными и чисто стилистическими приемами. Это — отступления, экскурсы (как, например, рассуждение об оптиматах и популярах в речи за Сестия или исторические экскурсы в речи о гаруспиках и т. п.), характеристики и портреты, рисуемые чаще всего средствами инвективы (например, портреты Катилины, Клодия и др.), это — исторические примеры, цитаты из латинских и греческих авторов, остроты и игра слов, это, наконец, инструментовка речи — огромное значение Цицерон придавал ритму, чередованию кратких и долгих слогов, благозвучности клаузул (концовок). Кстати, в заключительной части своего трактата «Оратор» Цицерон довольно резко полемизирует с аттикистами именно по вопросам ритмической периодизации речи.

Что касается остроумия Цицерона, его любви к меткому, часто даже обидному и язвительному слову, то это пристрастие создало ему не одного смертельного врага. Еще в самом начале судебной и общественно–политической карьеры, когда ему пришлось в деле Верреса иметь противником давно прославленного оратора — Гортензия, Цицерон тем не менее не удержался от весьма ядовитого выпада по его адресу. Как рассказывает Плутарх, Гортензий открыто защищать Верреса не решался, но дал согласие участвовать в оценке убытков и в награду за это получил сфинкса из слоновой кости. Цицерон бросил Гортензию какой–то неприятный для него намек, и, когда тот ответил, что не умеет отгадывать загадки, воскликнул: «Как же, ведь у тебя дома сфинкс!»

Биография Цицерона у Плутарха пестрит многочисленными примерами «злоязычия» знаменитого оратора. Иной раз Плутарх даже сетует на то, что Цицерон, упивавшийся силой собственного слова, «нарушал все приличия». Так, когда он защищал некоего Мунатия, а тот, благополучно избежав наказания, привлек в свою очередь к суду одного из друзей Цицерона, то Цицерон вне себя от гнева воскликнул: «Ты, видно, воображаешь, Мунатий, будто выиграл процесс собственными силами? Ну–ка вспомни, как я в суде навел тень на ясный день!» Он хвалил Марка Красса, и речь имела большой успех, а через несколько дней, снова выступая перед народом, уже порицал его, и, когда возмущенный Красс сказал: «Не ты ли восхвалял меня с этого самого места чуть ли не вчера?», Цицерон возразил ему: «Я просто–напросто упражнялся в искусстве говорить о низких предметах». Некий юноша, которого обвиняли в том, что он поднес отцу яд в лепешке, осыпал Цицерона бранью. «Я охотнее приму от тебя брань, чем лепешку», — заметил тот. Во время какого–то спора Метелл Непот, намекая на незнатное происхождение Цицерона, несколько раз крикнул ему: «Скажи, кто твой отец?» «Тебе на такой вопрос ответить куда труднее — по милости твоей матери», — немедленно отпарировал Цицерон. Мать Непота была известна в Риме как женщина легкого поведения.

Цицерон не мог удержаться от язвительных замечаний и острот не только в суде или на Форуме, но и в такой обстановке, где это было для него отнюдь не безопасно. Оказавшись в лагере Помпея, он не скрывал своего скептического отношения ко всем его планам и приготовлениям и опять–таки, по словам Плутарха, «расхаживал по лагерю всегда угрюмый, без тени улыбки на устах, но вызывая ненужный, даже неуместный смех своими остротами». И Плутарх снова приводит многочисленные образцы этих острот.

В общем можно сказать, что Цицерон как оратор обладал всеми теми качествами, которые в соответствии с требованиями античной теории были необходимы мастеру слова. Это, во–первых, природные дарования, затем практика и, наконец, искусство красноречия (ars) как таковое, т.е. та сумма знаний «общеобразовательного» характера и специфических приемов, овладение которыми приходит в результате специальной подготовки. Об овладении техникой красноречия сам Цицерон говорил так: «Нет ни одной положительной черты или особенности в любом роде ораторского искусства, выявить которую если не в совершенстве, то хотя бы приблизительно, мы не пытались бы в наших речах».

Если говорить о Цицероне как о политическом деятеле, то следует, очевидно, тоже как–то суммировать отдельные наблюдения и высказывания, изложенные выше. Сделать это удобнее всего в виде ответа на те наиболее распространенные и уже называвшиеся «обвинения», которые с самой древности и вплоть до наших дней выдвигаются против Цицерона.

Чуть ли не общепринятым можно считать обвинение в политической неустойчивости, даже в беспринципности и лицемерии. Обычно говорят, что Цицерон в начале своей общественно–политической карьеры был близок к популярам (или даже, что начинал свою карьеру как популяр!), затем «перебежал» к оптиматам, долгое время колебался между Помпеем и Цезарем, сочувствуя первому, но не желая рвать и со вторым, не проявил достаточной последовательности в борьбе с «тиранией», поскольку ориентировался на Октавиана и «заигрывал» с ним, и только своим трагическим и полным достоинства концом искупил все свои прошлые прегрешения.

Отнюдь не стремясь создать идеализированный, очищенный от всех недостатков образ Цицерона, что, конечно, находилось бы в резком противоречии с действительностью, мы все же считаем, что сформулированные выше и широко распространенные обвинения, покоятся в значительной мере на недоразумении. Таким недоразумением следует прежде всего считать утверждение о близости Цицерона к популярам. Мы уже не раз пытались показать истинный характер его «симпатий» к популярам и трактовку этого понятия в речах Цицерона. Надо думать, что на представление о близости Цицерона к популярам в определенный период его деятельности оказала влияние другая весьма распространенная в свое время концепция, согласно которой. оптиматы и популяры трактовались как две римские политические партии. Об этом тоже достаточно говорилось выше.