Походные письма 1877 года - Николай Игнатьев

Весь день прошел спокойно. Наши батареи изредка постреливали, а турки даже не отвечали. Взятый на правом фланге редут вооружили 4-мя румынскими орудиями. Скобелев занял укрепленную позицию у Ловченской дороги. Турецкие войска (так виднелось с нашего кургана) сосредоточились за Плевно южнее селения. Начались гадания: кто говорит, что у турок зарядов не хватает, кто ожидал перехода их в наступление, многие надеялись, что Осман-паша собирается уходить, но никто уже не думал, что он сдастся. Досадно было видеть, как главные деятели штаба главнокомандующего после прежней самоуверенности упали духом и говорили ни о чем другом, как о невозможности удержаться на позициях (даже Зотов) и необходимости отступить.

Прежде атаки (3-й) Плевно Левицкий делал рекогносцировку (не подъехав ни разу, несмотря на настояния Скобелева и других, достаточно близко под выстрелы) и заявлял, что нашел место для 300 орудий, которые разгромят Плевно. Я ему заметил тогда, что "надеюсь, что воздержатся теперь от бесполезных и кровопролитных штурмов". Он отвечал утвердительно, выразив мысль, что они и бесполезны ввиду предположенного им размещения батарей. Кто ответственен, наконец, за плачевный исход предприятия - войска, исполнившие святой свой долг, или ведущие их неразумно в бой?

Сейчас (2 сентября) получил я твою телеграмму и милейшее письмо от 22 августа. Спасибо тебе, бесценный друг. Но я недоумеваю по поводу твоего запроса о направлении твоей корреспонденции. Видно не получила ты моих писем, где я подробно указывал на необходимость снестись с Зуровыми для высылки писем в Белосток, где они передаваться будут фельдъегерям. Не хотелось бы мне, чтобы мои письма затерялись (ибо я продолжаю дневник mes risques et p и, в особенности, чтобы вы остались без вести от меня. Пользуясь услугами Чингиса, отправляю тебе телеграмму.

Взяли турецкого офицера, который говорит, что у Османа осталось всего 35 тыс. и что он нуждается в продовольствии. Мы останемся около Плевно выжидать на укрепленных позициях. Ночи холодные, и я перебрался в болгарский домик. Притом в комнате меньше мух. Днем солнце печет немилосердно. У меня, как и у многих, кожа с лица слезла, и губы растрескались.

Целую ручки у добрейшей матушки. Обнимаю детей и благословляю. Тысячекратно обнимаю тебя, моя ненаглядная жинка, и да сохранит вас всех Господь Бог. Твой любящий муженек и верный друг Николай. Буду ожидать результата твоих решений в Киеве. Пора вам приискать зимовья.

"Претерпевый до конца той спасен будет!" Много приходится мне вытерпевать теперь (когда дела идут нехорошо по вине других) незаслуженных нареканий, изветов, лживых и коварных инсинуаций; но я не теряю надежды, что придет время правды и истины. И на нашей улице будет праздник. Сегодня я был в тягостном и мрачном настроении духа (ты знаешь, что мне это несвойственно), но внезапно проник в мою каморку солнечный луч в виде трех твоих писем, поданных фельдъегерем чрез решетку моего окошечка. Я просиял, и хандра пропала. Письма эти, подруга моя дорогая и милейшая Катя, от 23-го и 26-го за NoNo 39, 40 и 41. Слава Богу, переписка наша возобновилась! Большое спасибо и тебе, и добрейшей матушке, и милым деткам за их строки. Хотел бы отвечать вам тремя коробами, но и так совестно, что письмо будет длинно. Согласен с тобою, что Мику надо учить отдельно. Не признает ли Иван Иванович полезным водить на некоторые предметы Леонида в школу или в приготовительный класс военной или гражданской гимназии, если соревнование ему нужно? Не понимаю, как телеграмма моя могла тебе подать надежду, осуществление которой мне кажется очень отдаленным. Гвардия прибывает, и государь не захочет с нею расстаться.

Иной раз сентябрь и часть октября очень хороши в Киевской губернии. Понимаю, что тебе тяжело расстаться с Круподерницами. А мне еще тяжелее, что я там не был с вами и не буду до следующего разве года. Спасибо Вурцелю. Я буду писать с фельдъегерями, не иначе. Помни, что тяжелый фельдъегерь (выезжающий по средам из Петербурга) едет всегда на Казатин, к сожалению, обратного нет.

Меня едва не послали к Осману в Плевно уговаривать сдаться. Не состоялось это потому лишь, что турки стали стрелять по пробному парламентеру нашему. Татищев получил Георгиевский крест солдатский. Il a 1'air d'un houssard de Herolstein*{58}.

Хотелось бы иметь возможность не только молчать, но удалиться куда-нибудь. Очень обрадовала меня весть, что Герман ответил на письмо и что завязалась переписка между вами. Продолжайте, добрейшая матушка. Спасибо деткам. Письма Павлика и, в особенности, Ати премилые. Мика отдала весьма толково отчет, и мало ошибок. У Леонида их бесчисленное число, но письмо написано лучше обыкновенного. Обнимаю вас тысячекратно. Твой обожатель Николай. Винюсь письмо слишком длинное, и того и смотри, что почта повезет по тяжелой.

No36

Начато на биваке у Раденицы 3 сентября

Сегодня утром принесли мне две твоих телеграммы, бесценная жинка, милейшая моя Катя. Не могу понять, с чего взяли вы (полагаю, что тревога поднята Еленою), что Дмитрий болен и разлучился со мною. Жара на пользу его кашлю, который было совсем исчез; теперь холодные ночи, и он стал снова, но весьма умеренно, покашливать. Во все время раз в Беле он был нездоров сильною головною болью. Я было испугался, полагая, что это лихорадка, но на другой день у него все прошло. С тех пор он, чтобы не сглазить, здоров. Я тебе отвечал в Киев в надежде, что скорее получишь и что я там застану.

Главнокомандующий объезжал вчера с принцем Карлом все позиции, удостоверился, что дух войск не упал, распорядился (с чего следовало начать 8 дней тому назад), чтобы наши войска окапывались на позициях, ими занимаемых, и привел в ясность страшную потерю 30 августа. По его словам, у нас выбыло из строя 12 тыс. чел., около 9 тыс. раненых, остальные убиты. Хотя много легких ран и есть надежда, что часть их вернется во фронт, но напрасная потеря эта почти преступление. В особенности непростительно повторение атаки 4-м корпусом на редут, когда в 3 часа дня, чрез полчаса после начала дела, было каждому ясно, что взять штурмом редут невозможно. Наши устлали его подступ своими трупами. Свежая турецкая колонна вошла на глазах всех в редут, а Шнитников повел во второй раз, а потом в третий уже в совершенной темноте с колонною, которая сбилась с направления и страшно потерпела от перекрестного огня.

Скобелева, Имеретинского и Драгомирова (последнего, чтобы ему не было обидно) произвели в генерал-лейтенанты. Флигель-адъютантам, которых государь посылал на батареи и к войскам в огонь, раздали сабли за храбрость, чтобы никому из них не было обидно.

Скобелев хотя отступал в порядке, но потерял три орудия и множество людей: из чудной Киевской стрелковой бригады, пошедшей в дело в составе 3700, осталось всего 1200. В некоторых полках осталось меньше 1/3 людей. 2-я дивизия растаяла. Имеретинскому пришлось вчера еще отступить и сойти с Ловченской дороги.