Кружево - Ширли Конран

Максина сама тщательно осматривала каждую вещь. Ее самым крупным и ценным открытием оказалась пара изящных комодов работы Булля: на грациозно изогнутых резных ножках, отделанные необыкновенно искусным бронзовым литьем. Ручки ящиков, установленные в розетки, отлитые в форме пяти соединенных вместе желудей, были точно такими же, как на комодах Мазарини в Лувре, сделанных для Людовика XVI в 1709 году. В конечном счете проданной оказалась только одна вещь — конторка, украшенная сверху по бокам двумя колоннами и с цветочным орнаментом, инкрустированным по дереву на верхней крышке, сделанная Эбеном в 1765 году. Максина невзлюбила ее с первого взгляда. Конторку удалось продать музею «Метрополитен» за пять миллионов франков. Сумма эта повергла Чарльза в изумление и восхищение и позволила им оплатить все расходы по приведению в порядок водопровода и канализации.

Чарльз с трудом понимал, что делают строители с его шато: реставрируют или доламывают до конца.

— Я не могу больше выносить этот хаос! — расшумелся он как-то на Максину, возмущенно показывая на то, что творилось вокруг. Они стояли в центре парадного зала, заваленного строительным мусором, со снятыми с петель дверями и окнами, где в этот момент как раз ломали перегородки, и потому пыль тут стояла столбом. Максина привыкла к тому, что на этой стадии реставрации или отделки и должен быть подобный беспорядок; поэтому сейчас она видела не только груды мусора, но и то, каким станет зал после завершения всех работ: уже не за горами время, когда он станет поражать элегантностью и изысканностью. Подхватив Чарльза под руку, Максина повела его в другое крыло здания, где строительные работы были уже почти закончены. Но шум и беспорядок там оказались еще сильнее: здесь рабочие циклевали полы, и все было занято их машинами, автоматически раздвигающимися лестницами и приспособлениями, позволяющими добраться до самых неудобных и труднодоступных мест и углов.

Чарльз выскочил отсюда в первую попавшуюся дверь и устремился на конюшню, где обычно размещались его собаки. Но сейчас в этом обычно тихом и спокойном месте тоже орудовала целая армия рабочих. Внутренняя часть конюшен перестраивалась под пассаж, состоящий из милых старомодных магазинчиков, среди которых должны были разместиться также кофейня, ресторан и погребок, где можно будет бесплатно продегустировать их вино.

В отчаянии Чарльз воздел руки, но в этот момент Максина догнала его и потянула за рукав:

«Чарльз, дорогой, ты так долго все это терпел… теперь, любимый, осталось всего несколько недель… давай я покажу то, что уже закончено: галерею предков. Ее закончили только вчера!»

Галереей предков они между собой в шутку называли вводную историческую часть маршрута, расположенную на первом этаже. Вместо экскурсовода предполагалось использовать магнитофонные записи, которые включались простым нажатием кнопки. Живого гида можно было нанять позже: пока Максина не была очень уверена, сможет ли она себе это позволить. Маршрут проходил по комнатам, отделанным малиновой тканью и освещенным только острыми и тонкими — как карандаши — лучами света от специальных ламп. Некоторые маленькие комнаты были полностью затемнены, лишь стеклянные музейные витрины, установленные в них, подсвечивались узкими полосками света так, что создавалось впечатление, будто семейные драгоценности, выставленные в этих витринах, парят в воздухе.

Один из коридоров, шириной около двух с половиной метров, был выкрашен в ярко-желтый цвет, в нем были развешаны портреты предков Чарльза. Проходя мимо изображений де Шазаллей, Чарльз поостыл и успокоился. Изумительно организованная экспозиция прослеживала его род довольно глубоко в историю. Вот семилетний Кристиан, с голубой лентой под кружевной рубашкой, ведет по парку ослика; портрет написан в 1643 году. Вот Амелия де Шазалль, в светло-сером муаровом платье с глубоким вырезом, на плече у нее примостился попугай; это портрет 1679 года. Вот написанный в 1776 году групповой портрет, на котором изображены семеро детей, в том числе две пары близнецов; они с торжественными лицами сидят за обеденным столом и едят виноград и каштаны, а их низенькая, вся в кудряшках, мама кормит миндалем маленькую обезьянку.

«Бедняжки: всем им, кроме самого младшего, во время революции отрубили головы, — внезапно услышал Чарльз откуда-то свой собственный голос, записанный на пленку. — Младшему же удалось переодеться в женское платье, прикинуться сбежавшей от хозяев горничной и добраться до Женевы. Потом он там каким-то образом женился на владелице богатого наследства. А их дочь вышла замуж за Анри Нестля, одного из членов той самой семьи, что владеет крупнейшим шоколадным делом».

Голос Чарльза приветствовал посетителей и в холле, при входе; а потом, по мере того как посетители переходили бы из зала в зал, он рассказал им всю историю своей семьи с XII века и до самого последнего времени. Были заготовлены переводы этого рассказа на двенадцать языков. В некоторых комнатах звучала негромкая музыка, создававшая необходимый фон: вальсы Штрауса, клавесин, мальчишеское сопрано, взвивающееся вверх под сводами их семейной часовни, и приглушенное, но оживленное щебетание малышей, подслушанное в их старой детской.

Максина надеялась, что шато удастся открыть для посетителей к первому июля. Но, как всегда, возникли многочисленные проблемы с рабочими, поэтому открыться они смогли только в середине августа. В день открытия все они испытывали тревожное ожидание и внутреннюю напряженность: а вдруг никто не придет? К девяти утра они все уже стояли по местам в полной готовности и нетерпеливо ждали. Но все было тихо, никто не ехал.

На вымощенном булыжником дворе, между домом и конюшнями, была сооружена карусель — очень милая, такая, какие принято было делать в XIX веке: с вырезанными из дерева и раскрашенными в золотой цвет лошадками, дельфинами, лебедями и русалками. Дети могли бы также прокатиться на пони или в покрытой желтым лаком парадной карете XVIII века, которая должна была совершать прогулочные рейсы по ведущей к дому. дороге. Почти все, на что только хватило фантазии Максины, должно было предлагаться бесплатно — от детской карусели до дегустации шампанского. И все это должно было обеспечить успех самого первого дня, вселить энтузиазм и вдохновение в штатных работников, а главное, вызвать благожелательные отзывы журналистов, которые могли бы оказаться в числе приглашенных.

Время шло, посетителей не было. Только в половине одиннадцатого на ведущей к шато дороге показались три первых автобуса (при виде которых Чарльз сразу же взял себе на заметку, что надо будет укрепить полотно дороги). Собравшиеся на ступенях у входа повеселели, приободрились и встретили их возгласами приветствия. Тетушка Гортензия — что было совершенно не в ее духе — даже сорвала с себя ярко-красную шляпку и подбросила ее высоко вверх. Лишь она одна знала, что благодаря ее закулисным разговорам отец Максины в самый последний момент решился поддержать начинание дочери. И если оно потерпит провал, отец никогда не простит Гортензии ее советов.