Жизнь неуёмная. Дмитрий Переяславский - Борис Тумасов

Речь как бы невзначай на князя Смоленского перекинулась, и Даниил Александрович спросил:

- Тебя, Федор, Святослав все в черном теле держит? Отчего? Эвон, у меня даже отроки в дружине за такой срок в бояре выбиваются, а ты у смоленского князя все на побегушках.

Обидно сказывает Даниил, но истину. Федору себя жаль, даже слезу выдавил. Нет ему воли, подмял дядя, а ежели что-то поперек вымолвишь, прогнать с княжества грозится, сапогами топает.

Даниил молвил участливо:

- Кабы ты, Федор, от Москвы княжил, разве услышал бы слово дерзкое? А случись смерть твоя, Аглае и дочерям Москва обиду не причинит, кормление сытое даст. Коли же сына заимеешь, то и княжить ему в Можайске.

- Так Можайск - вотчина князей смоленских, разве Святослав Глебович позволит к Москве повернуть? - поднял брови Федор.

- А тебе к чему совет с ним держать, ты к Москве льни, она твоя защита. Святославу от Литвы бы увернуться, вон как она оружием бряцает.

- Правда в словах твоих, князь Даниил Александрович.

- С Москвой тебе быть, князк Федор, с Москвой дорога прямая. Ежели я жив буду, за сына держать тебя стану, умру - вот тебе братья.

И Даниил Александрович повел рукой, указав на Юрия и Ивана. Те заулыбались, а князь Федор расчувствовался, глаза отер:

- Ты, князь Даниил Александрович, верно сказал: литовцы к князю Святославу в душу залезают, намедни с подарками приезжали, манили под власть князяЛитовского.

- Ну?

- Склоняется князь Святослав. Слышал, говорил он: «Чем перед татарином спину ломить, лучше литвину поклониться».

- А что ты, князь? Федор вздохнул:

- Я под дядей Святославом Глебовичем хожу, в себе не волен, - как он хочет, так тому и быть.

- Нет, князь Федор, ежели примет он покровительство литовского князя, тебя с княжества Можайского сгонит. В самый раз тебе руку Москвы принять, навеки сидеть князем Можайским. Не решится Святослав по миру пустить тебя.

- Опасаюсь, ну-ка он с дружиной придет.

- Думай, Федор, коль не желаешь, чтоб Аглая с девками твоими на паперти стояли. А буде сын у тебя, то и его на нищету обречешь.

Федор моргал растерянно, носом шмыгал.

- Не обманешь, князь Даниил Александрович, вступишься ли, когда я под рукой Москвы буду?

Даниил Александрович перекрестился широко:

- Видит Бог и братья твои названые Юрий и Иван, крест на том поцелую.

Повеселел Федор:

- За ласку твою, князь Даниил Александрович, благодарствую. Коли так, то готов и ряду с вами заключить: не от Смоленска, от Москвы княжить.

Наутро разъехались довольные. Князь Федор заверил: он-де московского князя за отца чтит, а Даниил Александрович обещал быть ему защитой, когда Можайск от Смоленского княжества к Москве отойдет.

Болезнь давала о себе знать все чаще. Даниил считал ее Божьей карой и спрашивал, в чем его вина, за что Господь наказывает?

Ответа не находил…

В последнее время князь задумывался над словами «грех», «зло». В Ветхом Завете читал: «Горе тем, которые зло называют добром и добро злом, тьму почитают светом и свет тьмою, горькое почитают сладким и сладкое горьким!»

Будто такое за ним не водилось. В деяниях? В деяниях - да. Но и тогда Даниил находил им оправдание: не для себя творил, о княжестве радел, мечтал Москву над всеми городами видеть. Настанет время, случится такое, и тогда кто его, Даниила, осудит, бросит в него камень?

И оправдание, легко найденное им, успокаивало душу. Нередко свои действия он соразмерял с поведением брата. Нет, он, Даниил, в усобице не водил ордынцев на Русь и не повинен в кровопролитии, как Андрей, его не упрекнут в том, что учинили татары над соотечественниками. А внутренний голос шептал: « Всяк за свои вины ответ понесет ».

После приступа болезни, когда удушье одолевало и кидало в беспамятство, Даниил приходили себя медленно, долго чувствовал усталость, и тогда являлась к нему мысль отрешиться от мирской жизни, принять схиму. Ждал Стодола с лекарем. Коли Господу угодно, вернет лекарь Даниилу прежнее здоровье, и он повременит с пострижением. Говорят, отец, Александр Ярославич, схиму принял при последнем дыхании.

Отец! При мысли о нем наваливалась на Даниила тихая грусть. Ведь он мало знал отца, больше понаслышке. Невскому было не до детей, жизнь прожил в делах государственных, заботами одолеваемый. Враги отовсюду к Новгороду подбирались: свей, немцы, татары грозились… Да и в самом Новгороде недруги не переводились. Господин Великий Новгород бил наотмашь, подчас и сам не мог ответить: за что? А потом одумается либо опасность почует, прощения просит. И Невского эта чаша не миновала. Даниил того не помнит, его в ту пору на свете не было, но Стодол хоть и мальцом на вече шнырял, а запомнил, как люд обиды свои Александру Ярославичу выкрикивал, с княжения сгонял. Когда же враги снова начали угрожать городу, вспомнили о Невском, явились послы новгородские на поклон к Александру Ярославичу…

Думая об отце, князь Даниил вспомнил братьев. Выделяя им уделы, Невский, поди, и не мыслил, какие распри меж ними вспыхнут и станут они не защитниками, а разорителями русской земли.

Об отце помыслил и в какой раз во сне его увидел, молодого, красивого, в броне, на коне. Въезжает он в город, а новгородцы толпятся, приветствуют. Но взгляд Невского не на народ, его, Даниила, высматривает. Увидел, с седла склонился, подхватил. Даниилка маленький, дитя еще, радуется. Отец сажает его впереди себя, прижимает и говорит: «Я, Даниилушка, тебя рано от себя отринул, но настала пора нам вместе быть».

Пробудился Даниил Александрович с мыслью: видно, призывает его отец с отчетом, как жизнь прожил. И страшно Даниилу: отцовского суда он опасается больше, чем Божьего. Господь милостив, а отец будет судить той мерой, какой сам жил…

Время неумолимо, и ничто над ним не властно. Господь сотворил мир и вдохнул жизнь во все сущее, он волен в ней и каждому отвел свое время.

Человек не ведает, где и когда остановится колесница его жизни, то известно одному Богу. Но Господь безмолвствует, предоставив человеку время спасать свою душу добрыми делами. Однако человеку присуще забывать о том. Нередко суета жизни, сиюминутная благодать затмевает разум, а роскошь порождает пороки, зло торжествует, и гибнет человеческая душа.

В старости будто от глубокого сна очнется человек, прозреет, и его первые слова - к Богу, прощения молит. Но почему в молодости позабыл заповеди?

Не отказывай в благодеянии нуждающемуся, если рука твоя в силе сделать это…

Не замышляй против ближнего своего зла, когда он без опасения живет с тобою…

Не ссорься с человеком без причины, если он не сделал зла тебе…

Не будь грабителем бедного, потому что он беден, и не притесняй несчастного у ворот…

Не делай зла, и тебя не постигнет зло…

Забыл человек, а должен помнить:

«И да воздаст Господь каждому по правде его и по истине его…»

На восьмой день, покинув Киев, посольство подъезжало к Москве. На беду, разыгралось ненастье, зарядили дожди, и дорога сделалась малопроезжей.

У возка, в котором везли ученого доктора, дважды рассыпалось колесо. Покуда искали кузнеца, теряли время. Стодол бранился: коней гнали, торопились, а тут на тебе, последние версты едва плелись.

Боярин послал вперед Олексу - упредить, что завтра посольство будет в Москве и что везут они лекаря…

Сокращая путь, пробирался гридин лесными тропами, коня не жалел, гнал. Одежда на Олексе насквозь промокла, сделалась тяжелой, а сырые ветки больно хлестали по лицу. С деревьев падали крупные капли, а жизнь в лесу будто замерла, редко птица вскрикнет. От горячего конского тела шел пар, но Олекса не давал лошади передохнуть.

Вот лес закончился, и гридин выбрался на широкий луг. Справа от него изогнулась Москва-река, а впереди Олекса увидел город, дома, избы, Кремль на холме, церкви, палаты княжеские и боярские. Звонили колокола. Гридин насторожился. Колокольный звон был редкий и печальный. Олекса пустил коня в рысь. Вскоре он въехал в открытые ворота Земляного города. Караульный из гридней узнал его, промолвил:

- Поздно, нет князя Даниила.

Олекса заплакал. Слезы катились по мокрому лицу, но он не замечал этого…

Было лето шесть тысяч восемьсот одиннадцатое, а от Рождества Христова тысяча триста третье.

Через год возвратился из Орды великий князь Андрей Александрович, так и не получив ярлык на Переяславское княжество. Тохта прислал послов с грамотой, и в ней великий хан писал, чтобы удельные князья жили в мире и владели теми землями, какие имеют.

Собрались князья в Переяславле, приехал и владыка. Митрополит Максим прочитал на съезде ханский ярлык, призвал князей к разуму.