Каменные скрижали - Войцех Жукровский

Сунув руку в карман, он вынул деньги, немного набралось, но было чувство, что должно обозначить хотя бы готовность помочь. Маргит добавила от себя.

— Нет, ни к чему они мне, — стала отказываться Дурга.

— Поблагодари за милосердие, — выговорила ей старуха, спрятала деньги в бумажник и положила бумажник на место, и фотографию, на поблескивающую, как свежий срез на свинце, жестяную крышку сундука.

— Что за бумаги ты искал? — спросила Маргит, когда они спустились во двор.

— Потом… Сначала отвезем домой малыша, — глянул Иштван в пленительной чистоты сияющие большие глаза, какие бывают у ангорских кошек. — Но никому ни слова.

— Не доверяешь — не говори, — кротко усмехнулась Маргит. — Тебе спокойней, а мне и вправду нужды нет знать. Михай, садись ко мне. Пусть господин Тереи побудет один.

Непрерывно сигналя, Иштван втиснул «остин» в поток велосипедистов, не спеша проталкивался к яркокрасным воротам старинных городских укреплений. Но, видно, молчание Иштвана задело Маргит, потому что, скрестив руки на спинке переднего сиденья, она вдруг заговорила:

— Я была чуть постарше, чем Михай, когда у нас на ферме случился пожар. Сгорел не только барак со всем скарбом пастухов, но и кирпичный склад с настриженной шерстью. Огонь обронили бродяги, их нашли тут же, они перепились и спали в кустах. Их приволокли и бросили в пепелище, глубокое, еще раскаленное, живьем их зажарили. У нас народ суровый, а тут люди в бешенство пришли. И не удивляйся, они целый год не разгибались, а заработок-то пропал, весь пай каждого был в сгоревшей шерсти. Я этого не видела, Стенли видел и велел мне поклясться на своем ноже, что я никому не скажу. Я ужасно струсила: он сказал, что, если проговорюсь, он мне язык отрежет. Не мальчишка был, а бес, — в ее голосе звучало уважение. — Отец не знал, а я знала и свое слово сдержала. Тебе первому об этом рассказываю.

— Как это? — вскинулся Иштван. — И никто не видел обгоревших тел? И не было никакого следствия?

— Было. Приехал коронер, но рабочие все как один дали показания, что пожар начался от сарая, где на шерсти спали двое бродяг. Мол, занесли огонь и сами сгорели, их вина, и сами себя наказали, чего тут расследовать?

— Обученьице, крепко тебя там вышколили, — сверкнул глазами Иштван.

Не доезжая до посольства, он высадил мальчика на углу.

— Михай, помни, — многозначительно приложил он палец к губам.

Мальчик понимающе кивнул.

— Я тебя возил мороженым угостить. Мальчик поджал ногу и почесал лодыжку.

— У портных блох полно, — обидчиво пожаловался он. — Дядя Пишта, думаете, нам удастся напасть на след и найти преступников?

— Будь умничкой, — погладила Маргит мальчика по русым волосам.

— Дядя Пишта, а кто, по-вашему, убил Кришана?

— Еще неизвестно, что скажет полиция, они взяли мотоцикл на экспертизу. Но, по-моему, это было не преступление, а несчастный случай. Ну, давай, беги домой.

Мальчик побежал прочь, подпрыгивая, как козленок, от бьющей изнутри энергии И даже не обернулся, когда «остин» тронулся с места.

Вечер расцветил небо во все оттенки малинового, легкий ветерок шевелил упругую перистую листву. Когда машина остановилась перед домом, Иштван услышал мирный плеск струи, льющейся из открытого гидранта, близился сухой сезон, и надо было полить газон.

— Все в порядке, сааб, — доложил чокидар, ударяя в землю бамбуковым шестом, из-под обвисших полей полотняной шляпы сияло добродушием улыбающееся монгольское лицо. — Сааб, я женюсь, — радостно объявил он. — Повар обещал мне помочь.

— Смотри в оба, а то он тебе поможет. Повар, он хитрый, — смеясь, предупредил Тереи.

— Конечно, хитрый. Взялся наготовить всего на свадьбу, но я ему денег в руки не даю, я с ним сам хожу за припасами.

Едва они вошли в дом, Иштван в полумраке холла крепко обнял Маргит и начал целовать.

— Сделай все, чтобы приехать в Дели. Ты мне так нужна.

— Но я того же хочу, — она ласково взъерошила ему коротко стриженные, жесткие, как щетка, волосы.

— Ты представить себе не можешь, что за радость встречать тебя каждый день, слышать твой голос. Ты должна быть рядом.

— Да приди ты в себя хоть чуточку, — в голосе Маргит звучала воркующая нота возбуждения.

— Маргит, мне тревожно, я инстинктивно чувствую, что… Повар! Эй! — окликнул он, завидя, как сквозь приотворившуюся дверь бесшумно всовывается натянется к выключателю черная ладонь, словно отрезанная белой манжетой рубашки. Но прежде чем он успел предупредить Перейру, вспыхнул яркий свет и по потолку порскнули ящерицы в поисках тени от широких лопастей невключенного вентилятора. Иштван отпустил Маргит, чуть усмехнувшись про себя испугу повара.

— Слушаю, сааб.

— Дай поесть, только быстро.

Перейра стоял за порогом, седоватые волосы закрывали ему лоб, взгляд был полон доброжелательного потворства.

— Есть отличная рыба, соус с изюмом, салат… — перечислял он, загибая пальцы, сероватые со стороны ладони.

— Не болтай, а неси на стол! Мигом!

Повар высмотрел в глазах господина искру доброго настроения и не испугался повышенного голоса. И изобразил поспешное послушание поклоном и демонстративным шарканьем спадающих туфель в коридоре.

— Что тебя мучит? — спросила Маргит, направляясь в ванную вымыть руки. — Не можешь сказать?

— Могу, — раздраженно махнул рукой Иштван. — При мальчонке не хотелось.

Он описал несчастный случай с коровой и гибелью индийца-подростка под колесами, рассказал о столкновении с послом. Маргит внимательно слушала, безотчетно продолжая вытирать полотенцем давно уже сухие руки. — Нехорошо, — взгляд у нее стал озабоченным. — Если он усмотрит в тебе угрозу, то придет к мысли сплавить тебя из посольства.

— Да вряд ли. Ведь Кришан-то погиб. Сказать, кто в действительности сидел за рулем, больше некому, зато есть полицейский протокол, а там написано, что автомобиль вел индиец. Дело закрыто, и никто к нему не прикоснется. Кому это надо? Судить его буду не я.

— Иштван, — Маргит кругообразно повела головой в тяжелом шлеме волос. — Я так за тебя волнуюсь. Это ведь не одного тебя касается, а нас обоих.

— Я знаю, — ответил он после долгого молчания.

— Мы должны быть осторожны, мир не за нас. Кто нам поможет? А вот наш проигрыш доставил бы кое-кому большую радость.

— О, да. Но мы не позволим, чтобы нас разлучили, — упрямилась в нем гордыня. — Он меня пальцем тронуть побоится, я слишком много знаю.

— Ты как ребенок, устроил себе выдуманный мирок, блаженствуешь в нем, а мир, в котором мы живем, не такой, он завистлив и жесток. Перестань быть поэтом, — положила она ему ладонь на плечо, — ой, прости, не переставай, оставайся самим собой, но, боюсь, не минут, нас трудные минуты.

Быстрая тревожная дробь пальцев о дверь, повар деликатно дал знать, что стол накрыт.

— Да. И не забывай о Грейс.

— Почему? — остановилась Маргит и, словно постигнув до дна его молчание, угадала правду. — Она тебя любит?

— Нет, — решительно ответил он. — Она не любит мужа, но подчинилась. Просто у нее никого нет.

— У нее будет ребенок, — что-то похожее на ревность прозвучало в голосе Маргит.

Они сели за стол. Иштван налил в стаканы грейпфрутовый сок, бросил в него кубики льда. Повар стоял у дверей, скрестив руки на груди, у него был вид довольного свата. Тереи одними глазами выговорил ему, и повар скрылся на кухне, красноречиво свидетельствуя свое пребывание там грохотом сковороды, которую бросил уборщику — вымыть и вычистить.

— Грейс мне говорила, что ты расплакалась, когда она тебе об этом сказала, — начал, было Иштван.

— Где ей было понять? — криво усмехнулась Маргит. — В те дни слишком много на меня навалилось. Письмо от отца из Мельбурна, мачеха забеременела, он так обрадовался, что мне будто иголкой в сердце. Счастливая Грейс, которая кладет мою руку себе на живот, чтобы я сама убедилась, как ее дитя брыкается там, а я, ну, ты помнишь, что тогда со мной было.

— Понимаю.

— Ничего ты не понимаешь, понять могут только женщины, которые, как я, считали дни. Ни один мужчина не способен понять, что значит прислушиваться к своему телу в таком положении, упрашивать его.

— Но ведь ты, же могла прийти ко мне.

— И ты тут же почувствовал бы себя в западне, в осаде. Я не из тех, что скулят и напрашиваются на сочувствие. Не спорь со мной. Чем ты мог бы мне помочь? Держал бы меня за ручку и смотрел, как я слезы лью? Я могла… да я как будто все могла, даже разорвать контракт могла, бросить больных, домой уехать могла, мне все устроили бы, у меня друзья-врачи. И, в конце концов, родить могла бы. И может, еще и решусь на это. И не смотри на меня так. Я тебя предупрежу, уж ты-то имеешь право знать.

Он осторожно присматривался к ней, суровая, упрямая порода, оценивал смело прочерченные брови, линию подбородка, открытый взгляд. Женщина из тех, что знают, чего хотят, такие становятся рядом со своим мужчиной, когда тот с ружьем в руках заставляет уважать свою собственность, защищает свои права первопоселенца. Нахлынула бесконечная благодарность за то, что именно такая подчиняется ему, за то, что она его избрала. Не рисунок ее губ трогал его своей доступностью, но их переменчивая выразительность, отблеск, кочующий в волосах, когда она вспыльчиво встряхивает ими, чистая доверчивая голубизна глаз, в которую мысленно окунаешься, как в горный поток.