Мордант превыше всего! - Стивен Дональдсон

— Умна? Почему же?

— Вы можете видеть себя такой, какая вы есть. Вы можете видеть все так, как оно есть на самом деле. У меня нет такой возможности. А те, кто смотрит на меня, делают это с предубеждением, относясь ко мне как к королевской дочери, а вовсе не как к женщине, отчего их взгляд часто бывает просто сконфуженным. Никто из нас не знает в точности, как он выглядит в глазах окружающих.

— Но у нас все точно так же, — заметила Териза, — и точно такая же предубежденность. Мы ведь смотрим лишь на внешность. Все, что нас заботит,

— это внешняя оболочка. — Она с усилием заставила себя быть искренней. — Я, конечно же, видела, что собой представляю. Но все равно не знаю, какая я. Это не помогает узнать, какова я на самом деле.

Мисте такая точка зрения казалась смешной и трогательной.

— Значит, вы считаете, что вы не умны?

После короткой паузы Териза ответила:

— Мне кажется, я не знала никого, кто был бы по-настоящему умен. — Разве что можно было считать признаком ума бесполезное самоотречение преподобного Тетчера.

При этих словах леди улыбнулась:

— Тогда вы наверняка ошибаетесь, Териза. Вы действительно самая умная женщина в Орисоне, потому что не похожи на тех, кто верит, что они умны. Вы знаете разницу между реальным и кажущимся и не пытаетесь судить об одном на основание другого.

— Это вы называете умом? — Теризе хотелось рассмеяться уже просто из-за того, что Мисте была довольна. Веселый нрав Мисте подчеркивал ее родственную связь с королем: ее улыбка была почти такой же обезоруживающей и очаровательной, как у него. — Разве тот факт, что я ничего не понимаю, не засчитывается против меня?

Мисте снова рассмеялась:

— Ну конечно же, нет! Понимание — это дело королей и мудрецов, а не обычных женщин. И оно всегда ошибочно. Потому что зависит от знания тех вещей, о которых знать что-либо невозможно, — от знания того, что увидеть нельзя.

Скажу вам откровенно, Териза, что в Элеге мне хотелось бы видеть меньше понимания и больше мудрости. Вы мудрее ее.

Какое-то время они молчали, погрузившись в серьезные раздумья, затем Мисте спросила:

— Так откуда же такая мудрость? Расскажите мне о своем мире. Каковы там ваши нужды и обязанности? Как вы проводите свои дни?

Несколькими минутами раньше этот вопрос смутил бы Теризу. Но дружелюбие Мисте развеяло все барьеры. И, не успев еще подобрать слова, Териза начала рассказывать о своей работе в миссии.

Раньше она никогда и ни с кем не обсуждала ее. Слова, казалось, сами цеплялись одно за другое, когда она описывала работу в миссии, человеческие обломки и реликты, о которых они заботились, условия, окружение; и свою работу, печатание на машинке, заполнение бланков и подшивание бумаг, свои отношения с преподобным Тетчером; и причины, по которым она занималась этой работой: она считала, что на этом месте сможет действительно хоть что-то сделать, потому что могла позволить себе получать нищенскую зарплату, потому что не считала себя в силах заниматься чем-то более престижным или необходимым. Она рассказывала все это без перерыва, пока вдруг некое несоответствие между тем, что она говорит, и восторженным блеском в глазах Мисте не остановило ее. Леди поглощала каждую ее фразу так, словно слушала сказку о великих подвигах и страстной любви. Териза виновато сказала:

— Простите. Я не хотела рассказывать такую чепуху.

— Это же просто чудо, — выдохнула леди. Блеск все еще был заметен в ее затуманенном взгляде. — Простите меня за то, что я повторяюсь, но какой же странный существует мир! И вы — часть его.

— Очень маленькая часть, — прокомментировала Териза. — И с каждой минутой становлюсь все меньше. Преподобный Тетчер, наверное, уже успел найти мне замену. — И отец наверняка не имеет никаких причин желать ее возвращения.

Мисте восторженно поднялась с кресла.

— Но в этом-то все и дело. — Она стала шагать взад-вперед по ковру, ее глаза при этом смотрели на все, что угодно, кроме собеседницы. — Вы обычная женщина, и вы говорите, что ваша жизнь в вашем мире совершенно обыденна. Но как странно это звучит для меня! А ведь я тоже обычная женщина.

Я королевская дочь — ну и что? Это лишь случайность, просто факт моего рождения. Это обязывает меня хорошо одеваться и командовать слугами. А в остальном, мне кажется, я — обычная женщина, и это прекрасно.

Я окружена людьми неудовлетворенными. Отсутствие у Элеги влияния приводит ее в ярость. Джерадин доводит себя неизвестно до чего, пытаясь обрести такое мастерство, какое ему все равно никогда не будет доступно. Половина Гильдии хочет избавиться от ограничений и всяких не нужных им дел, чтобы заняться только исследованиями. Остальные Мастера жаждут власти над Мордантом. Жизнь Смотрителя Леббика крутится вокруг женщины, и тем не менее в своем горе он ненавидит всех женщин. Аленд и Кадуол стремятся нарушить мир, который принес им больше пользы, чем все века войн.

Териза, я не считаю, что бездеятельность моего отца — это правильно. Я просто не понимаю этого. Я в достаточной мере его дочь, чтобы осознавать важность борьбы и необходимость риска. Пассивность меня не удовлетворяет. Но мы должны понимать, что не так уж это ужасно — быть теми, кто мы есть на самом деле.

И вы — тому доказательство. — Мисте повысила голос, чтобы придать словам больший вес. — По своим запросам вы — самая обычная женщина, без какого-либо опыта обращения со сверхъестественными силами и без предрасположенности к этому. Но ваша жизнь, тем не менее, вовсе не бессмыслица. Великие силы бурлят сейчас по всему Морданту, и вы тоже во все это вовлечены. Нет ни единой жизни, которая не была бы важна; каждый может в любой момент соприкоснуться с величием, да и не только соприкоснуться, но и удержать его в своих руках.

Мгновение Териза пристально смотрела на Мисте. С отчаянием, которое удивляло ее саму, она хотела воскликнуть: «Величие? Это невозможно даже вообразить. Что общего могу я иметь с величием?»

К счастью, Мисте почти сразу же сообразила, какой эффект производят ее слова. Отгоняя прочь всю свою серьезность, она рассмеялась и тут же снова стала застенчивой.

— Элега, — сказала она, демонстративно пожимая плечами, — хоть и не говорит этого прямо, но считает меня бездумной. Она полагает, что «романтические настроения» находят на меня потому, что я не удовлетворена своей жизнью. — В ее голосе появилась нотка печали. — Но отец всегда уважал мои убеждения. Он любил меня за них, и это еще больше крепило наши узы. — Ее лицо стало суровым. — Но с тех пор, как он изменился, для нас обеих стало невозможно беседовать с ним.