Скитальцы - Диана Удовиченко

Капитан окончательно сошел с ума. Он решил воскресить свою любовь. Для этого надо было провести ритуал поклонения Десиду — благо, двух смертей и моря крови для этого было достаточно. Бог смерти принял нового слугу, Ван дер Уокер стал продавшимся и тут же провел ритуал воскрешения над зирийкой.

Как целитель и алхимик, я хорошо знаю, что вернуть душу в мертвое тело не под силу никакому магу. Но капитан этого почему-то не учел. То, что восстало в каюте, было всего лишь неразумной нежитью, подчиняющейся своему хозяину. Влюбленный безумец был счастлив и этим.

Дин отправил возлюбленную на верхнюю палубу, а сам зашел в свою каюту, чтобы сменить окровавленную одежду. Вскоре он услышал испуганные крики своей команды и бросился наружу.

На палубе матросы толпились вокруг неподвижного тела зирийки. Увидев поднявшийся труп, они, недолго думая, порубили его абордажными саблями.

Дин Ван дер Уокер впал в бешенство от вида истерзанного тела девушки, которая обрела вторую смерть. Одного за другим он убил всех членов экипажа. За считанные часы корабль опустел, только капитан был жив.

Через какое-то время Дин осознал, что натворил, и решил пустить корабль ко дну вместе с собою, проделав в днище пробоину. Но Сиверентус не принял слугу Десида и обрек Ван дер Уокера на вечные скитания по просторам океана. А бог смерти, видимо, решил, что это отличная шутка, и тоже не принял в своем царстве душу капитана. Так Дин стал призраком, навечно прикованным к своему судну.

С тех пор и ходят легенды о Мертвом капитане. Считается, что когда корабль-призрак сталкивается с другим судном, призрак приходит на борт и предъявляет живым ультиматум — смерть или служба. Ему нужен экипаж, чтобы добраться до суши. Отказавшихся он убивает на месте. А те, кто соглашается служить покойнику и отправляется на корабль-призрак, в конце концов, погибают без еды и пищи. Так «Небесный арвалиец», устланный человеческими костями, с Мертвым капитаном Дином Ван дер Уокером до сих пор бороздит просторы океана в поисках экипажа.

Встретить на пути корабль, опустошенный Мертвым капитаном, тоже считается большим несчастьем. Ни в коем случае нельзя долго находиться рядом с ним, тем более нельзя подниматься на него, иначе такая же беда случится и с твоим судном. Поэтому Зак и Дак так сильно перепугались, что до сих пор не перестают бормотать молитвы.

Случай с «Челестой» — не единственный в своем роде. Опустевшие корабли находили и раньше, и все это служило подтверждением истории Мертвого капитана.

Рассказав нам легенду, боцман, довольный тем, что ему удалось озадачить нас и заодно показать себя воспитанным человеком, ушел по своим делам. А мы с Марой остались размышлять над услышанной историей.

Вроде бы, легенда неплохо соотносилась с нашими ощущениями — нежить в истории присутствовала. Но если предположить, что виной всему был действительно легендарный Мертвый капитан, то все произошедшее выглядело очень сомнительно. Призрак — это бестелесная субстанция, слабый отпечаток сознания, который остался в мире живых. Даже будь он невозможно злобным, все равно не сумел бы навредить команде целого корабля.

Но вот если при жизни капитан действительно был продавшимся, то после смерти он мог превратиться в лича. В этом случае он и правда способен был натворить много пакостей. И вполне даже в состоянии был бы вырезать экипажи кораблей, но только до первой встречи с хорошим чародеем. Лич не так силен, как живой некромант, а главное, не так умен, быстр и гибок. С ним можно справиться. Почему считается, что проклятие переходит на тех, кто встретил корабль, опустошенный Мертвым капитаном? Это тоже вполне объяснимо. Скорее всего, в этих случаях «Небесный арвалиец» просто не успевал уйти далеко и нападал уже на другое судно. Личи — сущности кровожадные и ненасытные, одержимые жаждой убийства. А еще они полубезумны, и логику их действий просчитать невозможно.

Если дело действительно в личе, то я был уверен, что вдвоем с Марой мы сможем ему противостоять. Но почему-то сердце все равно сдавливал страх, нерассуждающий и нелогичный. Решив, что так не годится, и решать проблемы нужно по мере их поступления, я дал себе слово не паниковать раньше времени. Легче решить, чем выполнить, конечно, но я старался держать себя в руках.

Следующие три дня прошли спокойно, если не считать того, что среди экипажа поползли тревожные слухи, виновниками которых были постоянно бормотавшие молитвы близнецы. Но капитан быстро утихомирил команду, запретив вообще говорить на тему мертвых капитанов, проклятий и остальной суеверной ерунды. Сказал при этом что-то вроде: «Если еще один выкормыш Глубинной суки хоть заикнется о каком-то проклятье, собственноручно вздерну на рее!». После этого слухи сразу прекратились, но обстановка на корабле все равно осталась напряженной, с той только разницей, что люди теперь боялись молча. Было заметно, что Бобо тоже не по себе: капитан стал больше пить и ругаться. Теперь каждая его фраза сопровождалась каким-нибудь цветистым выражением.

Мне тоже было тревожно. Я попытался поговорить об этом с Марой, ведь орки обладают способностью чувствовать неживое. Но подруга, кожа которой поменяла цвет с оливкового на болотный — так ей было плохо, только пробормотала, что ничего не имеет против смерти в пучине, лишь бы не страдать больше от морской болезни. После этого она снова с рычанием перегнулась через борт, и разговор был окончен.

На четвертый день ветер начал стихать, и корабль замедлил ход. В тот час я находился на палубе, принес орке очередную порцию укрепляющего отвара. Дождался, когда зеленая опустошит кружку, и двинулся в сторону кубрика: мы договорились с Лисом и еще парой матросов перекинуться там в картишки на мелкие ставки. Я даже не сомневался, что Роману снова всех облапошит, но надо было как-то убивать время, оставшееся от изучения магии и спасения орки.

На полпути мое внимание привлек молодой юнга. Парень стоял посреди палубы и, опустив руки, смотрел куда-то за левый борт. Подойдя ближе, я заметил, что глаза мальчишки пусты, словно у куклы — в них не было и намека на мысль. Казалось, будто юнга находился в трансе и смотрел на что-то, видимое только ему одному.

Мне вспомнилось, что парнишку называли Блохой, за его изворотливость. Ему было тринадцать.

Остальные матросы, суетившиеся на палубе, не обращали внимания на мальчишку. Каждый занимался своим делом, причуды малолетнего юнги никому не были интересны.

Пожав плечами — мало ли что могло привидеться парню, я продолжил путь. Но перед тем как спуститься в кубрик, обернулся. Как я и думал, мальчишка даже не сдвинулся с места.