Семьдесят два градуса ниже нуля - Владимир Маркович Санин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ошеломленный, Семенов лежал на дне шурфа; падая, он ударился о что-то твердое, и боль в ушибленной спине мешала сосредоточиться и понять, что же такое произошло. Но перед ощущением растущей тревоги боль стихала, а вскоре и вовсе исчезла. Семенов поднялся, потопал унтами и повел плечами: вроде бы переломов, вывихов нет. Включил фонарик и увидел раскачивающийся на высоте метров четырех обрывок трапа. Пошарил лучом на дне шурфа, обнаружил другой обрывок – и с холодной, кристальной ясностью осознал весь ужас случившегося.
Первая, самая легковесная мысль – воззвать о помощи. И Семенов чуть было не закричал «Э-эй, ребята!» – но удержался и не стал этого делать: даже если бы люди не спали, все равно дизель перекрыл бы слабый всплеск упрятанного в колодец голоса. А раз спят, стреляй из пушки – не услышат.
И на смену первой мысли пришла другая – о полной безвыходности положения. Стены гладкие, не на что встать и не на что опереться… Не выбраться ему из ловушки! Не поднимет тревоги дежурный – вот он стоит, дежурный! – и некому будет разбудить людей, проспят до утра. А когда проснутся, спохватятся – спасать будет некого.
Семенов, подняв голову, увидел необычайно яркую в чистом небе, полную луну, застывшие вокруг нее крупные звезды и подумал, что они единственные и последние свидетели его позора. И ему стало мучительно стыдно. И такое острое было это чувство стыда, что пересилило оно даже страх перед неминуемой смертью.
По-разному погибают полярники. Иван Хмара в первую экспедицию провалился с трактором под лед, но геройски погиб, ценою своей жизни проложил первую колею на припае, другие, даже самые опытные, гибнут в неравной борьбе со стихией, третьи – от несчастного случая – кто на борту «Лены» мог предугадать, что с ледяного барьера обрушится многотонная глыба?
Но так глупо и так бессмысленно, как он, на его памяти не погибал никто. Не подстраховать свой выход из дома! Безвременно умирать всегда обидно, но хоть бы с пользой умереть, со смыслом!
И тут в сознание Семенова вползла какая-то смутная, ничем не подкрепленная мысль о том, что у него есть шанс. Он встрепенулся, раза три присел и подвигал плечами, чтобы разогнать остывшую кровь, и вновь осмотрел стены шурфа. Нет, зацепиться не за что… А мысль, хотя и оставалась смутной, билась в его голове, как муха в стакане, будто дразнила. «Вот она, я, попробуй ухвати!»
И вдруг как огнем ожгло – спина! Обо что он ударился? Луч фонарика – вниз: вот обо что!
На дне шурфа, полузасыпанная снегом, виднелась рукоятка забытой лопаты.
Еще не веря своим глазам, Семенов бережно, как археолог – бесценный кувшин, извлек ее из снега. Он пока еще не знал, как она поможет ему спастись, но почувствовал такое огромное облегчение, словно то была не простая лопата, а протянутая ему рука верного друга. Так и обнял бы, расцеловал эту лопату! Даже кровь согрелась, быстрее побежала от сознания того, что двое их уже стало; вдвоем – это мы еще посмотрим, кто кого!
И хотя мороз уже сдавил его своими щупальцами, Семенов стал тщательно и не мельтеша придумывать план, как использовать этот шанс. Перебрал несколько вариантов, трезво оценил их и отбросил: никаких сил, к примеру, не хватит сбивать со стен снег, чтобы встать на получившийся сугроб и дотянуться до трапа. А решился на такой план – выкопать в стене узкую, в размер туловища, нишу, слева и справа сделать в ней ступеньки-пазы для ног и постепенно вести нишу вверх, чтобы сравняться с трапом. Плохо, конечно, что придется копать снизу вверх, но зато в этом плане ощущалась надежность, и Семенов в него поверил.
И неторопливо, размеренно стал вгрызаться лопатой в снежную стену.
Мороз под шестьдесят пять, а полниши выкопал со ступеньками – пот пробил! Да так, что струился по всему телу, пропитывая белье и заливая лицо, и теперь уже стало опасно подолгу отдыхать, потому что мороз быстро пробивал и каэшку, и кожаную куртку, и свитер водолазный под ней, и схватывал пот, резко охлаждая беззащитное голое тело. Но не эта опасность была главная, а то, что мучительно трудно стало поднимать лопату очугуневшими руками, будто не лопату – бревно поднимаешь многопудовое. Сил не хватает на последний метр – вот она, главная опасность! И потому Семенов пошел на большой риск, сбросил каэшку, которая сковывала движения. Это помогло, но не очень надолго. До трапа оставалось каких-то полметра, а силы кончились, и резервов никаких больше не было. Сердце стучало, как отбойный молоток, рвалось из груди, и терпкий вкус крови стоял во рту, а лишенные отдыха легкие не успевали всасывать нужное количество кислорода, и оттого дыхание напрочь сбилось – настолько, что Семенов ощутил непреодолимое желание сорвать подшлемник и вдохнуть воздух открытым ртом. Но превозмог себя: несколько таких вдохов – и верное ознобление легких. Был уже такой случай в Центральной Антарктиде, когда один гляциолог увлекся работой и сорвал подшлемник: минут пять всласть подышал, а спасти не удалось…
Плохо стало Семенову работать. В ушах звенело, к горлу подкатывала тошнота, и серая от лунного света стена, в которую вгрызалась лопата, казалась багрово-красной. Всхлипывая и хрипя, он почти что в беспамятстве поднимал и поднимал лопату, сбрасывая новые пласты снега, и казалось ему, что работе этой нет конца. Переступая свинцовыми ногами по ступенькам-пазам, он втискивался в нишу и отдыхал, все меньше боясь, что замерзнет. А когда пошарил вверху рукой и нащупал трап – не поверил, а поверил – почувствовал такой прилив радости, что в гудящей голове просветлело, а из сухого и шершавого, как наждак, рта вырвался ликующий крик. Обеими руками вцепился Семенов в нижнюю перекладину трапа, повис на ней и тут же понял, что совершил большую, а может, непоправимую ошибку.
Нельзя было лишать ног опоры! Не подумал об этом и повис на перекладине тяжелым мешком, раскачиваясь наподобие маятника. Сил-то подтянуться нет, кончились силы, растворились в нише, как сахар в кипятке. Ох как не хотелось отпускать трап, а пришлось: разжав
