Дом Леви - Наоми Френкель

За спиной Гейнца контора заполнилась людьми. Пришли инженеры, пришли служащие, и все говорят об одном:

– Погасили печи.

– Оставили все, словно внезапно начался пожар.

– В литейном цеху открыли печи, и расплавленное железо текло по желобам на землю.

– О забастовке объявили рабочие по собственному почину. Все партии объединились в этом.

– Поразительно, как это рабочие опередили своих лидеров.

Рабочие во дворе разошлись: вернулись в цеха взять свои вещи, первые уже выходят из ворот. Хейни и четверо его товарищей пересекли двор и сели на скамью около скульптуры жабы. Четверо взволнованно спорили, Хейни молчал. Неожиданно стукнул себя по бедрам, как завершивший спор, и вскочил на ноги. За ним вскочили остальные четверо и вошли в офис.

– Делегация рабочих поднимается ко мне, – сказал Гейнц даже с какой-то торжественностью в голосе, – лучше мне остаться с ними наедине.

Все, кроме мастера, вышли. При решительном стуке в дверь Гейнц выпрямился, и вот уже пятеро задымленных литейщиков стоят перед ним.

– Мы объявили забастовку, как вам уже известно, господин, – сказал один из пятерых, очевидно, уполномоченный представлять забастовщиков.

Гейнц поверх головы говорящего, словно не замечая его, смотрел на возвышающего над всеми Хейни. Ему вдруг захотелось увидеть тяжелого широкогрудого Хейни согнувшимся и ставшего ниже ростом.

– Прошу сесть, – указал Гейнц на стулья.

Никто из пятерых не откликнулся на приглашение.

– Мы только пришли заявить…

– Если так, – ответил Гейнц, не отводя глаз от «Хейни пустого места», – мне стало известно, что профсоюзы еще не объявили о забастовке, и потому она незаконна.

В этот момент из-за спины товарища выдвинулся Хейни, держа кепку в кулаке:

– Профсоюзы и их политика в данный момент не имеют отношения к делу.

– Так… А что имеет отношение к делу? – Гейнц удивленно смотрел на своего Хейни, «Хейни – пустое место» или его отражение, поднявшееся с ящика, неожиданно говорит с ним, как противник:

– Когда совершают некое дело, – сказало отражение, – то дело в том, что, в конце концов, его совершают.

– Что ты все время поворачиваешь ко мне голову? – спрашивает дед в автомобиле. – Ты ищешь здесь своих рабочих?

– Конечно же, большинство из них – мои рабочие, дед. Но если я не вижу их на рабочих местах, я не знаю, что они и кто они.

– Это плохо! – гремит дед. – Я знал каждого рабочего по имени. Вставал у ворот, когда они приходили на работу и когда расходились по домам. Кто стоит там сегодня вместо меня? А? Часы и контрольная карточка? Да… Потеряна связь между хозяином и рабочими, и в этом корень беды, который приводит рабочих в политику.

– Дед, – говорит Гейнц, потеряв терпение, – прошли времена, когда «я господин в своем доме», дед.

– Это плохо, – пресекает дед Гейнца. Господина Леви сотрясает сильный кашель, и дед хлопает по спине, – успокойся, Артур, успокойся. Еще немного, и мы приедем.

«Мы приедем! Приедем! Куда приедем?» – сверлит мозг Артура Леви гремящий голос деда. Гейнц ускоряет автомобиль, и он выпрыгивает на неровную, в рытвинах, часть шоссе. «Приедем!» – буравом слово впивается в голову господина Леви вместе с толчками автомобиля, и он это чувствует, как боль во всем теле. «Приедем, приедем куда?»

– Не подбрасывай так машину, – просит господин Леви сына, и говорит деду. – Ночью упадет снег и покроет все.

– Снег! – упрекает дед сына. – Что с тобой сегодня, все время ты набрасываешься на погоду?

Доехали до постоялого двора, за которым стояли первые фабрики поселка. Недалеко отсюда фабрика «Леви и сына».

– Гейнц, – кричит дед, – Гейнц, приехали.

Но Гейнц не отвечает, голова его приподнята, спина напряжена: он обнаружил Хейни в охранении забастовщиков, стоящем у гостиницы, рядом с плакатом, написанным на белой ткани – «Забастовка литейщиков!» Хейни стоит в воротах, и на груди его плакат, на котором нарисован рабочий с красным знаменем в руках, идущий вперед, словно выпрыгивает из груди Хейни.

Около него группы рабочих, часть стоит у буфета, опираясь спинами о стекло окна, сплошь залепленного листовками и объявлениями для забастовщиков, часть сидит на покрытых известкой камнях мостовой. В обычные дни на этих камнях сидят женщины, подстерегающие в субботу мужей, чтобы не дать им войти в трактир при гостинице. Сегодня здесь сидят их мужья, как сменщики Хейни, ждущие, пока он устанет и передаст им дежурство. Но Хейни так быстро не устает, раз пришел его черед стоять на страже. Стойкости ему не занимать.

«Чего он стоит все время? – злится Гейнц, глядя на чисто выбритое и умытое лицо Хейни, – не может он, что ли, тоже, как остальные сидеть на камнях?»

Хейни знаком с черным автомобилем, кладет руку на плакат, снимает кепку и отвешивает уважительный поклон господину Леви, лицо которого увидел прижатым к стеклу окна автомобиля. Господин Леви машет в ответ рукой и кивает головой. В мгновение ока кепка возвращается на голову Хейни, а рука господина Леви – поверх шубы.

– Нечего его приветствовать с таким уважением, – упрекает Гейнц отца.

– Езжай быстрей! – поторапливает дед внука. – Именно здесь, мимо них ты не должен ползти. Ты должен ехать быстро. Пронестись мимо них!

Несколько метров за трактиром – островок оставшегося леса. Между деревьями – машины полицейских, закрывающие дорогу к фабрикам.

– Словно завеса встала сегодня между небом и землей, – как бы самому себе говорит господин Леви.

– Что с тобой сегодня, – кипит дед, – без конца думаешь о каких-то пустяках.

Полицейские останавливают автомобиль. Дед выходит к ним. Короткий разговор, и дед уже раздает им сигары.

Господин Леви смотрит на группу детей, стоящих с ведрами напротив полицейских, как гномы напротив великанов. Они просят полицейских пропустить их, чтобы собрать уголь. Полицейские возражают. Господин Леви открывает окно и машет рукой деду, дед всовывает голову в автомобиль.

– Спроси их, – просит господин Леви, – почему они не разрешают детям собрать уголь?

Но дед кривит лицо: у него есть дела поважней к блюстителям закона.

И дед уже машет на прощание своим новым друзьям, и возвращается в автомобиль. Одна из полицейских машин присоединяется в качестве сопровождения к черному автомобилю.

– Ха! – дед старается пошутить. – Не было еще случая, чтобы на мою фабрику сопровождал меня почетный караул…

Никто в автомобиле не улыбается его шутке.

– Что касается детей, Артур, я выполнил твою просьбу, спросил их. Полицейские говорят, что позавчера и вчера они разрешили им пройти, так дети расклеили листовки на стенах фабрик, они подстрекают не меньше, чем их отцы.

– Деяния отцов – пример для сыновей, – говорит господин Леви и смотрит на сына.

Черный автомобиль едет вдоль высокой и длинной стены. На стене – большие плакаты: «Забастовка! 140 000 литейщиков бастуют!», «Хлеб, свобода и власть!» Улица пуста. Полицейская машина движется им навстречу между зданиями фабрик. Водитель-полицейский приветствует гудком клаксона черный автомобиль и сопровождающий ее полицейский патруль. Гудок отдается эхом, как сигнал тревоги в безмолвии улицы. В автомобиле снова смолкла беседа. Даже дед, весело отнесшийся к оживлению, затих.

Район сталелитейных фабрик вымер. Дымовые трубы, как поднятые руки скелетов. Не дымят доменные печи. Пустые грузовики замерли рядами на стоянке. Черные горы отходов железа и кокса поднимают ввысь свои острые конусы над стенами. На горизонте – состав, пустые вагоны которого выглядят как выброшенные коробки из-под сигарет. И видит дед птиц, которые вернулись из изгнания с уходом человека, кружатся стаями вокруг доменных печей и огромных молотов.

– Нет ни одного человека, – говорит дед.

– Нет, – вздыхает господин Леви, – даже детей выгнали.

Автомобиль поднимается на стальной мост через канал, и за мостом – красивые ворота: «Фабрика литья железа Леви и сын». Ворота тоже облеплены листовками. На стене надпись – «Йуде Ицик!»

– Ни одного человека, – сдерживает дед свой гнев.

– Поднимемся в контору, – предлагает Гейнц.

– Сначала пройдем по фабрике, – командует дед.

Они выходят во двор. Рядом с шоссе – внутренний фабричный поезд, вагоны которого нагружены железной рудой, недалеко от поезда – стальной помост с прессом, который висит, как черный колокол, переставший действовать. Дед торопится к вагонам, наклоняет голову, словно вдыхает в себя аромат духов, снимает перчатки и щупает руду – тут он в своей тарелке. Господин Леви и Гейнц стоят в стороне и, молча, наблюдают за ним. Вот он уже у весовой площадки, там еще стоит грузовик, что служил сценой Хейни и его товарищам. Грузовик загружен частями железных ванн, светящихся белизной. Дед ударяет посохом по ваннам, оттуда вылетает стайка испуганных воробьев.

– Не могли хотя бы завершить работу, прежде чем бастовать?