Открытие Земли - Жюль Верн

Первое свидание было вполне дружественным. Монтесума лично проводил гостей в отведенное для них помещение. Это был обширный дворец, обнесенный каменной стеной и защищенный высокими башнями. Кортес не замедлил, однако, занять оборонительную позицию: он приказал поставить часовых и выставить у ворот пушки.

«Дворец состоял из множества поместительных зал, – сообщает Берналь Диас, – и покои Кортеса сплошь были покрыты дорогими коврами; но и нас не забыли – наши постели с новыми матрасами, подушками, блестящими одеялами и занавесями, были таковы, что на них могли бы покоиться принцы. Все блестело чистотой и богатыми украшениями».

При вторичном свидании Кортесу и его солдатам были поднесены великолепные подарки. Суеверный Монтесума рассказал чужеземцам, что, по преданию, родоначальники ацтеков пришли в эту страну под предводительством белого бородатого человека. Основав эту державу, этот властитель, которого ацтеки считали богом и называли Кецалькоатлем, отплыл за океан, предсказав, что наступит время, когда с востока явятся его, Кецалькоатля, потомки и преобразуют в стране законы. И вот, если теперь Монтесума принимает испанцев как дорогих гостей, то только потому, что видит в них потомков своего древнего бога и праотца.

На следующий день Кортес с несколькими офицерами и с Мариной нанес ответный визит Монтесуме и, изложив основные положения христианского вероучения, стал настойчиво уговаривать мексиканского монарха «обратиться в истинную веру». Но Монтесума ответил, что боги его страны всегда были милостивы к нему и у него нет никаких оснований менять свою веру на новую.

Следующие дни были посвящены осмотру столицы. Теночтитлан оказался весьма многолюдным и необыкновенно красивым городом, поразившим испанцев своими прекрасными дворцами, величественными храмами, великолепными парками и садами. Улицы, мощенные мраморными плитами, ежедневно поливались и были безукоризненно чисты. Теночтитлан был самым большим городом в Америке, да и в Европе лишь немногие города могли выдержать сравнение с ним.

Кортес пожелал осмотреть главный рынок. Вот как его описывает Берналь Диас: «Сильно мы удивились и громадной массе народа, и неслыханным грудам всякого товара, и удивительному порядку всюду и во всем… Прежде всего, нужно сказать, каждый товар имеет свое особое место. И вот, в первую очередь, мы попали к ювелирам, золотых дел мастерам, продавцам дорогих тканей, а также рабов и рабынь; рабский рынок был нисколько не меньше португальского рынка гвинейских негров; невольники имели на себе ошейники, которые прикреплены были к длинным, гибким шестам, очень немногие лишь могли двигаться свободно.

Затем следовали ряды более грубого товара: бумажной пряжи и материи, ниток, какао, плетеной обуви, сладких местных корешков, всяких шкур и кож, сырых и дубленых, и т. д. и т. д., точно на ярмарке в Медина-дель-Кампо, моем родном городе. А там, смотришь, теснятся лари со съестными припасами – овощами, салатами, разной живностью, фруктами, колбасами, сладкими пирожками, медом. Совсем близко стояли горшечники, разный щепной товар, затем столы, скамьи, колыбели. А дальше шел, говорят, дровяной и угольный рынок… Но глаза наши уже устали, да и немыслимо было все обозреть без остатка. Ведь достаточно сказать, что в Мексике ничего не пропадало и все считалось товаром: даже человеческие отбросы собирались и перевозились куда нужно, ибо употреблялись в производстве, например, кожевенном. Вижу, что читатель улыбается, но это именно так, как я говорю: недаром в Мехико везде были уборные, особо для этого построенные, укромные. Да, ничто в этом городе не пропадало даром!..

Впрочем, всего не перечтешь, что было на этом величайшем в мире рынке. Достаточно указать еще, что в особом месте продавалась «аматл», то есть здешняя бумага, в другом – искусные изделия для особого курения, «табаки», далее – благовония разные, пахучие мази и притирания, далее – великое множество семян, отдельное место для продажи соли, отдельный ряд для изготовления кремневых инструментов, для инструментов музыкальных и т. д. и т. д. – без конца. Все битком набито народом, но везде порядок, да и на самом рынке был суд с тремя судьями и многими подсудками; суд этот наблюдал за качеством товаров, а также решал все распри.

Наконец, чтобы не забыть, еще одно: уже близко к большому храму, на краю рыночной площади, помещалось множество продавцов золотого песку, который хранился в костяных, весьма тонких, почти прозрачных трубках. Трубка определенной величины и являлась здешней единицей обмена…»

Теночтитлан находился на высоком плоскогорье. Многочисленные каналы и плотины, соединявшие различные части города, были перерезаны подъемными мостами и шлюзами для свободного прохода судов, бороздивших озеро во всех направлениях. С восточной стороны плотин не было, и связь осуществлялась с помощью лодок.

Такое расположение города сильно беспокоило Кортеса, так как он понимал, что ацтеки легко могли атаковать испанцев и отрезать им отступление, разобрав и разрушив мосты. Чтобы предотвратить всякое неожиданное восстание, Кортес решил сделать Монтесуму своим заложником. Повод к этому вскоре представился. Один индейский касик, вассал Монтесумы, напал на испанцев, оставленных Кортесом в городе Семпоала. Этот касик перебил весь небольшой гарнизон во главе с командиром Эскаланте и приказал носить головы убитых испанцев из города в город, чтобы доказать, что чужеземцы могут быть побеждены и что они – не боги, а простые смертные.

Кортес не преминул воспользоваться этим печальным событием, чтобы обвинить императора в измене. Он заявил Монтесуме, что если тот и оказал ему и его солдатам хороший прием, то только лишь затем, чтобы найти подходящий случай расправиться с ними так же, как его подданные расправились с Эскаланте, а такое двуличие недостойно монарха и не оправдывает доверия, с каким отнеслись к нему белые люди. Впрочем, если его, Кортеса, подозрения неосновательны, то император имеет прекрасный случай сурово наказать ослушников, осмелившихся поднять руку на испанцев. Наконец, чтобы исключить возможность дальнейших нападений, которые могут окончательно нарушить дружеские отношения, установившиеся между испанцами и ацтеками, и чтобы последние убедились, что их император не питает к испанцам никаких дурных чувств, Монтесуме не остается ничего другого, как поселиться вместе со своими гостями в отведенном для них дворце.

Разумеется, Монтесума не хотел соглашаться на это требование, но в конце концов ему пришлось уступить наглости и угрозам. Опасаясь за свою жизнь, он волей неволей должен был перейти во дворец к Кортесу. Чтобы оправдать перед своими подданными такое странное решение, Монтесума должен был несколько раз повторить, что он охотно и совершенно добровольно передает себя в руки испанцев, что побуждает его к этому чувство гостеприимства. Монтесуме стоило большого труда успокоить своих подданных, которые готовы были в любую минуту наброситься на чужеземцев.