Четвероевангелие - Аверкий Таушев

Тогда Пилат, желая все же отпустить Христа, возвысил голос, говоря: «Какое же зло сделал Он?»«Они еще сильнее кричали: да будет распят!» Евфимий Зигабен подчеркивает: «Не говорят: Да будет убит, но да будет распят, дабы и самый род смерти показывал в Нем злодея». Так должны были исполниться пророчества о самом роде смерти Христовой за нас. Народ, развращенный своими духовными вождями, Господу Иисусу Христу предпочел Варавву, о котором Евангелисты сообщают, что он был известным разбойником, который с шайкой сообщников произвел возмущение в городе с целью грабежа и совершал убийства (Матф. 27:16; Иоан. 18:40; Лук. 23:19 и Марк. 15:7).

Слыша этот неистовый крик народа, которого он, видимо, не ожидал, Пилат окончательно растерялся. Он испугался, что его дальнейшая настойчивость в защите Праведника может вызвать серьезное волнение народа, которое придется усмирять вооруженной силой, и что озлобленные первосвященники могут донести на него кесарю, обвиняя его в том, что он сам вызвал это волнение, защищая государственного преступника, каким они старались выставить Господа Иисуса. Под давлением таких чувств Пилат решил попробовать удовлетворить жажду крови в народе, отдав Невинного на бичевание. Вероятно, он надеялся, сделав этим уступку народной ярости, добиться все-таки освобождения Иисуса от крестной смерти. «Тогда Пилат взял Иисуса и велел бить Его» (Иоан. 19:1). Повествование о бичевании находится у всех Евангелистов. По первым двум Евангелистам, для бичевания воины отвели Иисуса в преторию (по-славянски: «на судище»), то есть внутрь двора, вероятно, для того, чтобы иметь там больше простора, так как перед двором не было места из-за теснившейся народной толпы, и собрали против Него весь полк, или спиру, или когорту. Воины раздели Иисуса и начали бичевать Его. Такое бичевание назначалось у римлян за тяжкие преступления, и притом — большей частью для рабов. Бичи делались из веревок и ремней, и в концы их вделывались острые костяные и металлические палочки. Истязание это было столь мучительно, что многие под бичами умирали. Бичуемого привязывали обыкновенно к столбу в наклонном положении, и затем воины били его бичами по обнаженной спине, причем тело с первых же ударов разрывалось, и кровь обильно текла из ран. Такому страшному наказанию подверг Пилат Того, в Ком не находил ни какой вины, но надо полагать — в расчете удовлетворить этим кровожадность толпы и спасти Его от смерти на кресте. Окончив бичевание, жестокосердные воины стали издеваться над Страдальцем: надели на Него «хламиду червленую», или багряницу, то есть военный плащ красного цвета, подобный тем плащам, какие надевали цари и высшие военачальники. Такие плащи были без рукавов и накидывались на плечо так, что правая рука оставалась свободной. Эта хламида должна была изображать царскую порфиру для Царя Иудейского. На главу Господа возложили венец, сплетенный из колючего терния, а в руки Ему дали трость, которая должна была изображать царский скипетр. Сделав все это в насмешку над Божественным Страдальцем, воины стали преклонять пред Ним колени и, ругаясь над Ним, как будто приветствуя, стали говорить: «Радуйся, Царь Иудейский», причем били Его по щекам, плевали на Него, брали из рук Его трость и ею били Его по голове, чтобы иглы тернового венца входили глубже и ранили сильнее.

Все эти действия представляются у первых двух Евангелистов, как состоявшиеся уже после окончательного осуждения Иисуса на смерть, но св. Иоанн, поставивший себе целью дополнять и разъяснять повествование первых трех Евангелистов, указывает, что бичевание и эти издевательства над Христом состоялись раньше и, как можно думать, были предприняты Пилатом именно с целью, хотя бы таким путем, добиться избавления Иисуса от смертной казни. Измученного и истерзанного таким образом Господа Пилат повелел вывести наружу, чтобы вызвать жалость к Нему иудеев. Он рассчитывал, что их сердца дрогнут от такого ужасного зрелища, и они уже не будут настаивать на предании Господа смерти. Так рассуждал язычник, не знавший истинного Бога и Его заповеди о любви к ближнему, но — увы — не так рассуждали духовные вожди и начальники избранного народа Божия, неистовствовавшие в своей неутолимой злобе. Когда Господь был выведен на лифостротон, Пилат сказал: «Вот, я вывожу Его к вам, чтобы вы знали, что я не нахожу в Нем никакой вины» и при этом, указывая на Него, добавил: «се Человек?»

Этим восклицанием Пилат обращался к суду их совести: смотрите, как бы говорил он им, — вот Человек одинокий, униженный, истерзанный: неужели Он похож на какого-то опасного бунтовщика; не возбуждает ли Он одним Своим видом больше сожаления, чем опасений? Вместе с тем, Пилат, не думая, вероятно, о том, сказал подлинную правду: Господь и в унижении Своем, больше, чем во славе и царственном блеске, проявил все духовное величие и нравственную красоту истинного Человека, каким он должен быть, по замыслу Творца. Для христиан слова Пилата означают: вот образец Человека, к которому должны стремиться христиане.

Но первосвященникам и слугам их все было нипочем. Едва увидели они измученного и истерзанного Христа, как снова возопили: «Распять, распять Его!» Такая настойчивость обвинителей вызвала у Пилата досаду и заставила его с резкостью и колкостью сказать: «Возьмите Его вы и распните, ибо я не нахожу в Нем вины»: Если вы так настойчивы, то распинайте Его сами на свою ответственность, а я не могу принимать участие в таком недостойном моего положения, как представителя правосудия, поступке, как осуждение на смерть ни в чем неповинного Человека. Кроме крайнего возмущения и нетерпения, эти слова Пилата ничего не выражали, а потому враги Христовы продолжали добиваться согласия Пилата на смертный приговор, выставив новое обвинение: «Мы имеем закон, и по закону нашему Он должен умереть, потому что сделал Себя Сыном Божиим» .

Услышав это, Пилат «больше убоялся». Конечно выражение «Сын Божий» Пилат мог понимать только в языческом смысле, в смысле полубогов, героев, которыми полна языческая мифология, но и этого достаточно было, чтобы его смутить, принимая во внимание и предупреждение его жены, видевшей какой-то таинственный сон об этом загадочном Человеке. И вот Пилат уводит Иисуса с собой в преторию и наедине спрашивает Его: «Откуда Ты?», то есть: каково твое происхождение, с небес ли Ты или от земли? Действительно ли Ты — Сын Божий?«Но Иисус не дал ему ответа». — Бесполезно было отвечать на этот вопрос. Господь пытался объяснить Пилату, Кто Он, но Его слова вызвали у него только легкомысленно-шутливую реплику (Иоан. 19:9). Мог ли грубый язычник-скептик понять учение об истинном Сыне Божием?

Побеждая в себе страх, Пилат решил показать свою власть, а вместе с тем и расположить Иисуса к ответу: «Мне ли не отвечаешь…» Господь отвечает на эти горделивые слова с Божественной мудростью: «Ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше» — то, что Я в твоих руках, это лишь попущение Божие. Предав народ Свой в рабство языческой римской власти, Бог через это передал и тебе власть надо Мной. Ты будешь виновен, однако, в этом осуждении Меня, ибо против совести осуждаешь, но более греха будет на том, кому свыше не было дано надо Мной власти, кто сделал это самовольно, по злобе, то есть синедрион, Каиафа, как орудие его, Иуда Искариот. Мудрые слова Господа, видимо, понравились Пилату, и «С этого времени Пилат искал отпустить Его». Тогда обвинители решились прибегнуть к крайнему средству — к угрозе обвинить самого прокуратора в измене власти римского кесаря: «Если отпустишь Его, ты не друг Кесарю…» Это испугало Пилата, ибо императором был тогда подозрительный и крайне жестокий деспот Тиверий, охотно принимавший доносы.

Этой угрозой дело было решено. Пилат, воссев на свое судейское место лифостротон, формально и торжественно оканчивает суд. Евангелист отмечает поэтому день и час осуждения Господа: « Тогда была пятница пред Пасхою, и час шестой», то есть была пятница перед праздником Пасхи и шестой час, то есть по нашему счету около 12-ти часов дня. В указании этого часа у св. Иоанна оказывается как будто разногласие с другими Евангелистами, особенно со св. Марком, который говорит: «Был час третий, и распяли Его» (Марк. 15:25), а от шестого до девятого часа была тьма по всей земле (Матф. 27:45; Марк. 15:33 и Лук. 23:44), но дело в том, что день, как и ночь, делился вообще на четыре части по три часа в каждой, а потому в Новом Завете упоминается только о первом, третьем, шестом, и девятом часе. Св. Иоанн не говорит «час был шестой», но «яко шестой», то есть «как бы шестой»: по нашему это могло быть во весь период времени между 9-ю часами утра и полуднем. Есть, наконец, мнение (Гладков), что св. Иоанн указывает время по римскому счислению, соответствующему нашему, то есть было около шести часов утра, как мы теперь считаем, от полуночи.