Тайный агент Её Величества (Когда падают звезды) - Алла Бегунова

За Анастасией, как гора, возвышался сержант Чернозуб. Вместо заграничной пудры он воспользовался отечественной мукой тонкого помола, но выглядел ничуть не хуже офицеров. Облик его полностью соответствовал требованиям парадной формы, определенным Уставом конного полка 1776 года. За сержантом стояли еще пять кирасир в столь же торжественном обличии, а у дверей — Николай со штуцером, повешенным за ремень на левое плечо.

Такой спектакль в Тереклы-Конрат русские разыграли исключительно в целях безопасности. Пока они не очень-то доверяли Абдулла-баю. Попав в его укрепленную по-военному усадьбу, они держались настороже и хотели побольше узнать о новом знакомце. Ведь в мусульманской стране, охваченной волнениями, возможно абсолютно все. Толпы религиозных фанатиков, направляемые духовенством, могут безнаказанно совершить здесь любые преступления.

Перечень посланий, ныне ему доставленных, произвел впечатление на каймакама. Он сказал, что сердечно рад благополучному прибытию русских друзей в Гёзлёве. Абазинцы, черкесы и чеченцы, присланные сюда самозванцем Бахадыр-Гиреем, постоянно угрожали не только ему, но и тем жителям ханской крепости, кто сохранял верность законно избранному правителю. Теперь порядок восстановлен, и посему Абдулла-бей приглашает гостей разделить с ним трапезу. К сожалению, она будет скромной, ибо разбойник Шагам со своими головорезами устроил настоящую осаду и мешал своевременному подвозу продовольствия.

По знаку ханского вельможи в комнату вошли слуги. Они расставили низенькие шестигранные столики, разложили на полу подушки. Затем появились большие круглые медные подносы с чашками, кофейниками, грудами белых лепешек пита и плошками, наполненными медом. Подносы водрузили на столики, и Абдулла-бей, скрестив ноги по-турецки, первым сел на подушку. Князь Мещерский поместился рядом с ним, остальные — подальше.

Хотя селамлык — мужская половина дома — и отделялась от женской его части, или гарема, коридором, но способ связи и наблюдения все-таки существовал. В конце темного коридора, за долафом, или большим деревянным шкафом для матрацев, имелась лесенка. Поднявшись по ней к самому потолку, можно было увидеть, что происходит в селамлыке. В этой комнатке отверстие скрывал повешенный на стену большой персидский ковер с сине-красно-желтым рисунком.

Младшая сестра каймакама Рабие воспользовалась отверстием, чтобы посмотреть на пришельцев из далекой России. Она всегда интересовалась делами своего брата. Заглянув в селамлык, Рабие тотчас спустилась по лесенке вниз и послала слугу за Абдулла-беем. Он вышел к ней, весьма обеспокоенный.

— Анастасия Аржанова находится здесь, — сказала ему Рабие.

— Ты уверена?

Молодая татарка усмехнулась:

— Мне ли ее не знать!

— Женщина в мужской одежде… — ханский вельможа озадаченно потер рукою лоб. — Но зачем?

— Приехала на разведку, — со значением произнесла Рабие. — Просто так она ничего не делает.

— Как же теперь поступить… — Абдулла-бей смотрел на сестру вопросительно.

— Что-нибудь придумаем. Но я должна увидеться с ней.

— Прямо сейчас?

— Конечно…

Согласно законам шариата, Абдулла-бей, человек знатный и богатый, имел четырех жен. Но первый раз женился довольно поздно, в двадцать восемь лет, на девушке, выбранной его престарелым и умирающим отцом. Потом он покупал себе женщин из семей скромного достатка, но юных, не старше четырнадцати лет, и только потому, что того требовал обычай. Количество жен, как и количество лошадей, овец, верблюдов, свидетельствовало об общественном статусе мужчины.

Для него эти женщины никакой роли не играли. Тихо и незаметно они обитали в гареме, снабженные необходимой одеждой, едой и прислугой. В отличие от большинства мужчин на Востоке каймакам не страдал повышенной сексуальной возбудимостью и разнузданностью. Он всю жизнь любил одну-единственную женщину. Эта женщина была его сестра, прекрасная Рабие, последний ребенок, рожденный столь же прекрасной Фатимой, слишком рано покинувшей наш мир, погрязший в грехах и пороках.

Конечно, Рабие в семнадцать лет выдали замуж за Касай-мурзу из рода Мансур, что служил чаушем, или сержантом, в сотне бешлеев — конной ханской гвардии. Однако долго этот брак не продолжился. Через два года, будучи в походе с ханом Сахиб-Гиреем, доблестный конник утонул при переправе через реку Дунай. Поссорившись с родственниками покойного мужа и наотрез отказавшись стать третьей женой его старшего брата, Рабие вернулась в дом Абдулла-бея, чтобы быть в нем настоящей хозяйкой.

Ее власть, будто бы только семейную, эфемерную, признал и город Гёзлёве, когда молодой сановник получил сюда назначение на должность каймакама — управляющего одним из самых больших округов в Крымском ханстве, Рабие подобострастно кланялись торговцы на базаре, сеймены, или солдаты гарнизона ханской крепости, жители, встречающие ее экипаж на улице. Откуда крымчане узнали о силе ее воздействия на непреклонного и неподкупного Абдулла-бея, остается лишь догадываться. Впрочем, в исламском мире, до сих пор сохраняющем родоплеменные отношения, скрыть ничего невозможно в действительности…

Аржанова, испивая кофе из маленькой металлической чашечки, посматривала на каймакама и раздумывала над тем, почему он, вызванный слугой, вдруг поспешно покинул селамлык, а потом поспешно вернулся к гостям с крайне озабоченным видом. Она отлично помнила Рабие, его сестру, и теперь удивлялась их внешнему сходству. Оба они были очень красивые люди. Идеальное телосложение, правильные, хотя и восточного типа, черты лица, смугловатая кожа, выразительные голубые глаза, пышные волосы темно-рыжего оттенка.

Пристальный взгляд ханского вельможи остановился на русской путешественнице. Она поднялась из-за столика и, позвякивая шпорами, вышла в коридор. Слуга бросился к ней. Она заговорила с ним по-татарски:

— Где госпожа Рабие?

— Не знаю, высокостепенный господин.

— Позови ее.

— Наши женщины не могут показываться на глаза чужим людям.

— Тогда передай, что русская подруга хочет вручить сестре каймакама свой подарок.

— Слушаю и повинуюсь, господин мой.

Слуга вернулся и повел Анастасию за собой по коридору. Вдруг дверь слева отворилась, и маленькая ручка, схватив Флору за рукав мундира, втащила ее в комнату. Дверь захлопнулась. Рабие, одетая в одну прозрачную белую сорочку длиной до пят, повисла у нее на шее.

— Я знала, что ты приедешь снова, — прошептала она…

Стоило бы восстановить в памяти первый ее день пребывания в Гёзлёве в октябре 1780 года.