Соборная площадь - Юрий Иванов-Милюхин

— Интересный ножичек, — рассматривая выкидную пику, перевел дыхание цыган. — На зоне, видно, делали.

Когда он успел выхватить ее у фраера, я так и не заметил. Скорее всего, тот выронил нож после того, как Хохол огрел по башке своей железякой. Но это уже детали. Минут через пятнадцать мы забыли об инциденте. Надо работать, иначе для чего тогда приволакиваться на рынок, в это скопище человеческих страстей. Трусливым здесь делать нечего, на испуг нас брать бесполезно. Мы по прежнему представляли более — менее организованную силу. Если, конечно, посмотреть со стороны. На самом деле давно отвечали каждый за себя.

Крутанувшись пару раз на мелких баксах, я намерился было сбегать за пирожками. Их продавали лоточницы на другой стороне трамвайной линии. В этот момент подошел деревенского вида невзрачный молодой парень. Хиреет нация, теряет свое лицо. На дореволюционных фотографиях крестьяне один к одному, личности с индивидуальными характерами, свободные, раскованные, сытые. Нынешние — ни рыба, ни мясо. Взгляды плутоватые, серые морды без выражений. Фальшивые. Впрочем, теперешний горожанин отличается не больно здорово. Разбавлен безудержно хлынувшим потоком деревенских во времена революций, коллективизаций, хрущевских послаблений. Тысячу раз пытался доказать, что деревенский пастух тупее городского дворника, потому что последний все-таки крутится в более цивилизованном обществе. А с кого брать пример пастуху, коли барин в его селе появлялся в год раз по обещанию. Хитрее жизненной хитростью — да, но умнее — вряд ли. Мне приводили в пример Ломоносова. Но он и ему подобные единицы на всю крестьянскую дореволюционную Россию. Когда же правящая коммунистическая партия открыла двери во властные коридоры именно в первую очередь выходцам из деревень, то результат не замедлил сказаться. Где мы теперь со своей веками накопленной культурой? На мировых задворках. Любой пародист стремится передразнить Горбачева с его «правильной» речью. Недалеко ушел и Ельцин, разве что понастырнее, понахрапистее. А правление страной по прежнему на уровне старосты села, председателя захудалого колхоза. Того и гляди снимет башмак, да постучит им по трибуне в Организации Объединенных Наций, или завиляет задом перед колями с клинтонами, забыв о принадлежности к высокочтимой до ленинского дьявольского переворота во всем мире нации.

— Сколько даешь? Только честно.

Вложив в руку два серебряных рубля, парень уперся испытующим взглядом мне в лицо. Одна монета тысяча восемьсот сорок первого года выпуска сохранилась хорошо, вторая, павловская, не представляла ценности, потому что надпись: «Не нам, не вам, а имени твоему», почти стерлась. Плохо просматривался и крест на оборотной стороне, составленный из первых букв имени императора.

— За Николая Первого четвертак дать можно, а за Павла как за лом. Это уже не монета, серебряный кружок.

— Мне предлагали пятьсот тысяч, я не отдал, — осклабился мужик, забирая монеты.

Господи, когда уже люди перестанут набивать цену таким вот примитивным способом. Неужели, прежде чем нести что-то на базар, трудно пройти в любой музей и проконсультироваться.

— За углом, на рынке, возьмут за миллион, — не дав ему договорить, заговорщически подмигнул я. — Ты не соглашайся, глядишь, кто купит подороже.

— А почему не берешь ты? — засомневался колхозник.

— У меня их мешок…

Потеряв всякий интерес к клиенту, я отошел в сторону, чтобы не ввязываться в долгий глупый разговор. Аркаша обхаживал двух молоденьких девчат с золотыми сережками, Скрипка прощупывал пальцами серебряный мужской браслет от часов. Когда Аркаша освободился, я тронул его за рукав пиджака:

— Ты не в курсе, почему над двуглавым орлом и над короной на некоторых российских монетах выбита шестиконечная звезда Давида?

— Сейчас предложили? — полюбопытствовал он.

— Нет, я вообще спрашиваю. На рублях Николая Первого и Александра Второго звезды уже восьмиконечные. А вот на монетах Александра Первого, к примеру, звезды еврейские. Неужели еще Петр Третий, сын Голштейн-Готторпского герцога Карла Фридриха и русской императрицы Анны Петровны был членом масонской ложи? Или даже раньше — Петр Великий?

— Это ты спроси у них, у своих царей — императоров, — поджал губы Аркаша. — Масонская ложа тайн своих не выдает. Такая организация, что с ней лучше не связываться.

— Разве на этот счет нет никакой литературы? Я имею ввиду монеты.

— Есть. Спроси у Лени Вальдмана, с которым и ты, и я когда-то спекулировали книгами на теневом книжном рынке, и который теперь имеет собственный магазин «Феникс» на Соборном и прекрасную дачу в Хайфе в Израиле. Кстати, магазин у него не один, и не только в Ростове, как, впрочем, и у нашего общего тоже друга по книжным делам Геры Ходоса. А можешь подойти к другому Лени, который только что из Израиля припорхнул. У того вообще на любые темы.

— Вальдман с Ходосом не только не здороваются, но даже замечать перестали. А этого чудика что, иудеи не приняли?

— Выяснилась разница в исповедывании религий.

— А ты к какой тяготеешь?

— Ни к какой. Верю в Высший Разум. Он и есть Бог.

— Логично.

Оставшись без ответа на свой вопрос, я подался за пирожками. Солнце уже давно перевалило за полдень. Хотя множество медных листьев давно усеяло землю под раскидистыми каштанами, было довольно тепло. Народ ходил в пиджаках. Возвращаясь назад, я заметил, что ребята поменяли сосредоточенные выражения лиц на озабоченно — печальные. Значит, случилось что-то неприятное.

— Очкарик разбился, — подтвердил догадки Скрипка. — Игорь, что стоял с нами. Хороший парень был, спокойный. Не пил, не курил.

— Как это произошло? — спросил я, вспоминая высокого симпатичного ваучериста из группы Жорика Длинного.

— Выехали из Бреста на купленных машинах. В ночь, восемь человек. В колонне отец Игоря. Тот только что занял место в хвосте, а впереди пошел Сникерс. Навстречу «Урал». Видимо, ослепил Игоря фарами, он же вдобавок в очках. Да еще отстал. Когда спохватились и вернулись назад, у «жигулей» кабина сравнялась с капотом, а двигатель аж в салон влез. Удар был такой силы, что мощный «Урал» перевернулся.

— Отец Игоря, наверное, с ума сошел, — попытался представить я картину.

— Нет, поначалу вместе со всеми выдирал монтировками тело сына из машины. Представляешь, как живой, говорят, ни единой царапины. Только весь мягкий.

— Еще бы, мясо от костей отстало, — вздохнул Аркаша. — Отбивная.

Сникерс с другими перегонщиками стоял в стороне. Чувствовалось, что ребята еще не отошли от кошмара. Ахали кулечницы и пакетчицы, вечно поддатая Света стояла с мокрыми глазами. Очкарик никому не сделал плохого. Молодой, высокий, симпатичный, интеллигентного вида парень с белокурыми, гладко зачесанными волосами и внимательными голубыми глазами за прозрачными стеклами очков. Вот тебе и выгодный бизнес. Влетел на билетах Мавроди, решил попытать счастья на другом поприще. Сколько еще талантливых молодых ребят надут могилу в погоне за призрачным счастьем, в надежде вырваться, наконец-то, из вечной нищеты. А скольких убьют подонки. Или сопьются, останутся калеками. Не надо новой революции с шашками наголо, с пулеметами в упор, с Чапаевым впереди. Она уже идет, тихая, незаметная. Количество жертв, скорее всего, будет одинаковым…

Октябрь уж наступил. Гремит под ногами латунно — бронзовая россыпь листьев. Низовка с Дона пощипывает ступни прохладным дыханием. А базар бурлит по прежнему. Адский котел с чертями — правителями наверху. Кто высунулся — тому щелчок по носу, если, конечно, не успел скрыться в райских заграничных кущах, как руководители фирмы «СЕАБЕКО». Им уже ничего не страшно, жрут икру ложками, выписывают для забав Лещенко с Добрыниным. Последний во время гастролей часто рассказывает, как грохнулся на спину на скользких киевских подмостках его закадычный друг Миша Шуфутинский. Без устали повторяет, что он мужчина, не Киркоров, за одно выступление меняющий десяток костюмов, тем более, не обворованный гомик Пенкин. Врет, наверное, хотя застиранная рубаха колхозных расцветок, брюки не проглаженные, свисают с широкого тощего зада мешком из дорогого черного материала. Зато карманы набиты валютой, после концерта выбор королевы зала. Цветы к подножию, шампанское от благодарных поклонниц. Малина. Билеты до тридцати штук. Полтора часа поревел вполсилы и считай бабки, не ошибись.

К Людмиле я ходить перестал. Бесполезно. Тянуло к Данилке, ох как тянуло. Маленький еще, беспомощный. Слава Богу, что государство выдает бесплатный кефирчик с другими смесями. Иначе — хочешь, не хочешь — глотай, брат, как большинство взрослых сограждан, пустой картофельный супчик. Ваучер сник сморщенным членом у дряхлого старика. Ни слуху, ни духу. Кто-то говорил, что в Москве, вроде, продолжают принимать… по восемь тысяч рублей. Туда одна дорога около ста штук, овчинка выделки не стоит. Я продолжал приносить пакет на базар в надежде на лучшие перемены, на случай, наконец. А так в основном крутился как все, на том, что Бог подбросит. Общественная приватизация земли неизменно откладывалась Думой на туманное будущее. И без земельных ваучеров наварчик был. Вертись, не ленись, бери пример хоть с семейного подряда, хоть с рядом стоящих, и тогда можешь позволить себе на завтрак икорочку под японскую магнитофонную сурдиночку. Все возможно, если покрутить не тупой башкой по разным сторонам. И на Канарах отдохнуть, и вызвать на дом пятидесятидолларовую за час интердевочку. Или, на худой конец, снять мягкую смазливую хохлушечку, всего лишь за предоставление ей возможности переночевать в твоей квартире. На дворе не лето, в гостинице дорого, на вокзале жулик жуликом погоняет. Затаскивай в постель, наслаждайся бесплатным удовольствием. Так я и поступил. Когда за мелкими баксами в очередной раз подошла молодая симпатичная колбасница, включил долгое время пребывавший в резерве прием прожженного обольстителя. Заиграл словами, как виртуоз клавишами баяна. Бабенка клюнула, пожаловалась, что сегодня вряд ли успеет распродаться, что предстоит беспокойная с товаром ночь на забитом мошенниками ростовском вокзале.