Не уймусь, не свихнусь, не оглохну - Николай Чиндяйкин

Вчера опять на проходящий поезд подсел. Дал 20 рублей — и в Ростове. Последний раз сегодня съездил к Танюше (с мамой вместе). Попрощался. Сердце здесь. Тоска и одиночество непередаваемое. Любовь — это наказание (за что только, не знаю, нaверное, за счастье), потому что остаешься один.

Сегодня еду в Москву. «Тихим» опять же «Доном».

Потом… Надо в Омск. День за днем… Бесцельность, бессмыслие… Деньги летят непонятно куда. Не замечаю, как их трачу и на что…

Сегодня 21 августа 1989 г.

Уже так, по привычке пишу… Что-то такое делал по обмену… Кажется, ухватился только за кончик ниточки. Самый кончик. Говорил сегодня с «деловым человеком». Нужны деньги. Чем больше, тем лучше. И Танюше на памятник тоже нужны деньги.

Деньги, деньги… черт их побери.

Достал билет. Завтра улетаю в Омск (в 12.00). Господи. Да, уже сегодня: 2 часа ночи. Ладно, полечу.

6 сентября 1989 г. Москва

Прилетел 19-го. Тяжко… Дом. Родной наш, любимый дом. «Домик», как любили мы говорить с Танюшей, когда было особенно хорошо, замкнуто и уютно. Книжечки, тишина… мы вдвоем… телефон отключен. На кухне пахнет пирогом, мы читаем, лежим на нашем диванчике и читаем…

Разрушил, разрушил дом. Запаковал книжки в ящики, содрал, свернул… разорил.

21 сентября 1989 г.

12.00. Свежее, желтое, солнечное утро. Все красивые… свежо… свежо, улыбки…

А. А. — «Вы думаете, я вам что-нибудь скажу? Да ничего не скажу».

23 сентября 1989 г., сбор труппы

А. А. — «Несмотря на все декларации, никто ничего толкового сейчас не сделал ни в театре, ни в кино».

«Во всей этой канители у меня нет желания участвовать и „соревноваться“».

«Репертуар растет, а эффекта, эффекта от него нет».

О Достоевском. — «Русские писатели в основе своей были сочинителями, а не беллетристами, именно со-чи-ни-те-лями. Это не писатель, который пишет об униженных и оскорбленных… нет, он пишет о философии униженных и оскорбленных, а это совсем другая история, совсем другое дело».

«Почти все тексты Достоевского выглядят ровно, но это не так».

«Литературное разнообразие диалогов — это первое, и в то же время ровность диалога. Трудно найти драматические повороты узлов и т. д.».

«Если „Преступление и наказание“ написано вечером, то „Игрок“ написан утром. Если „Преступление“ написано мужчиной, то „Игрок“ — юношей и т. д. Здесь много мотивов из „Преступления“, есть и из „Идиота“».

«Интересно движется стиль, в котором пребывает герой, невероятное окончание, у Достоевского чаще всего невероятные окончания».

«Логика, какая угодно (параболическая, другая), но не прямая».

«Игрок». — «Кажется, что персонажи наделены одним и тем же знанием».

«Структура, скорее всего, в том, что большая часть композиции заключена в словах (эмоционально окрашенных). Наступает момент, когда люди начинают говорить друг с другом, где они даже не обмениваются взглядами, а выясняют позиции».

«Вначале говорят (5-я глава) мужчина и женщина. Взаимное ухаживание. Тип здесь выражен взглядом нa жизнь. Итак, ситуация влюбленности, ухаживания, но вскоре диалог становится более значимым, и тогда всплывает основная тема, т. е. то, ради чего написано. И почти никогда не удается этого сделать с актерами».

«А истина? Истина не названа, она не может быть названа. Пошло было бы на репетиции Достоевского назвать истину. Ну как сказать, что такое Анастасия Филипповна, когда целый том написан?.. Да, все вместе, то, что справа и слева, всегда содержит иронию, юмор какой-то, а середка не названа».

О профессии. — «Моя наука заключается в том, чтобы сказать вам, из чего производится игра… т. е. мне важно вычислить причину, а не выяснять следствие, если хотите, меня не касается то, что произойдет потом».

«Есть эмоция смысла. Вот что есть. Есть ли персонаж в эту секунду? Нет! Вся плоть подчинена в эту секунду смыслу».

«Только сам себя сложив, он (персонаж) начинает себя проявлять».

«Разбор всегда должен напоминать мелодраму или водевиль. Тогда будет правильно. А то скучно».

23 сентября 1989 г.

Устанавливается привычный режим работы. Терпимая жизнь. Почти обычно.

В первой половине дня занимаемся Булгаковым. Читаем, разговариваем. Очень с краю. Во второй половине — Достоевский. Несколько дней говорили об «Игроке». Жалко, что не записывал разбор, просто не было сил, да, наверное, уже и не будет на это сил, а разбор шеф сделал гениальный. (Впрочем, записано на диктофоне.)

Вечером еду домой. Усталость, сонливость, начинаю ощущать часов с 8 вечера. Никуда не хочется… домой, домой. Поужинал, если есть немного коньяку, выпиваю и в койку, читаю, но недолго. Вот как все переменилось. Где же ты, моя недавняя бессонница? Засыпаю. Просыпаюсь ночью — горит свет, радио трещит, выключаю все и опять ложусь. Утром новый день. День. День. День.

29 сентября 1989 г.

Утром читали и говорили о Булгакове. Вечером — Достоевский. Разбираем «Игрока», «Братьев Карамазовых», «Идиота» и другие вещи…

Вчера классный разбор был двух мест из «Идиота». Жаль, что не мог записать (на пленку записано у Люды, надо переписать). Сегодня — общий разговор.

А. А. — «Все взгляды хороши, включая коммунистическую идею. Театр — и на ваших глазах — пережил много смен. Было бы грешно оскорблять кого-нибудь. Положим, что Ефремов пользуется таким театром, а не другим, Товстоногов — своим театром, а не другим… Вопрос — в законченной системе взглядов».

«Материализм проклятый… Но тогда и ставить надо такую русскую литературу, материалистическую. „Современник“ — хороший театр… но плохой… потому что не смогут они этого никогда понять, разные вещи!!! Стрелки часов движутся от механического усилия или от электрического тока… Разные вещи! Хотя стрелки движутся».

«Если, например, актеры, играющие сцены из „Игрока“, будут соотношением сцен из „Идиота“, ничего не выйдет».

3 октября 1989 г.

Летал в Ростов на сорокапятилетие Танюши. Детонька моя… Был бы праздник, а теперь… поминки. Посидели на могилке, помолчали. Мама, Людмила, Сережа, Толик, Вета, Ниночка. Красивый, солнечный южный день. Помню, мы говорили: надо скорее переезжать… не хочу в Сибири лежать… Вспомнил, но никому не сказал. Сколько всего вспоминается, разве расскажешь.

18-го прилетел в Одессу. Просидел там 4 дня, и опять глупо. Съемки так и не состоялись — шхуна не готова оказалась. Ну хоть озвучил больше половины своей роли. Вроде не напрасно прилетал. Опять «дома»… в Москве. В одиночестве, в пустоте. Перестирал все. Вымыл полы. Плохо себя чувствую. От сухомятки, наверное, и прочей муры.