Древо Жизни - Гай Гэвриел Кей

ЭТО БЫЛО НЕ ТАК. И НЕ ДОЛЖНО БЫЛО БЫТЬ ТАК.

И когда звуки того величественного голоса смолкли, Пол вновь оказался на том шоссе, под дождем, и Рэчел была с ним рядом. И снова он увидел, как у «Мазды» лопнула шина, как она врезалась в «Форд», как она закрутилась посреди шоссе — как все это случилось дальше.

Он снова видел просвет в два ярда шириной справа от себя.

Но теперь с ним была Дана, Богиня-мать; это она вела его к познанию истины. И в мучительно нарастающем крещендо, в разрывающей сердце вспышке последнего освобождения от плена неразрешимых противоречий он увидел, что пропустил то единственное мгновение, когда еще можно было проскочить в эту щель, не из-за нерешительности — ах, только теперь понял он это! — не из-за нежелания или страха смерти, не из-за того, что хотел убить ее или себя, а потому, что он, в конце концов, был всего лишь человеком, не более! Да! О господи! Всего лишь человеком! Да к тому же страдавшим от душевной боли, тоски, потрясения, предательства. Вот почему он промахнулся. Не говоря уж о том, что шел дождь. И он понял, что все это человеку можно простить.

И все это ему давно прощено. И это сущая правда.

ТЫ ВЕДЬ ВСЕГО ЛИШЬ СМЕРТНЫЙ, ЧТО Ж ЭТО ОТРИЦАТЬ? Голос Ее звучал у него в душе подобно шуму могучего ветра; то был один из Ее голосов, это он понимал, и в голосе этом была любовь, да, он был любим. ТЕБЕ ЭТО НЕ УДАЛОСЬ ТОГДА, ПОТОМУ ЧТО ЛЮДЯМ, СМЕРТНЫМ, ВООБЩЕ ДАЛЁКО НЕ ВСЕ УДАЕТСЯ. УДАЧА ДЛЯ НИХ — ЭТО ТАКОЙ ЖЕ ДАР БОГОВ, КАК И ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ.

А потом — далеким отголоском, глубоко-глубоко в душе — прозвучало последнее: ИДИ, И ПУСТЬ ТЕБЕ БУДЕТ ЛЕГКО И СПОКОЙНО. ВСЕ ТЕПЕРЬ ХОРОШО. Точно тронули басовую струну арфы.

Отчего-то страшно болело горло. А сердце казалось огромным, не помещавшимся в груди комом, которому было тесно в той оболочке, что осталась от его тела.

И он неясно, сквозь поднимающийся туман видел на краю поляны чью-то фигуру, похожую на человеческую, но увенчанную великолепными ветвистыми рогами оленя: существо это поклонилось ему и исчезло. Пора.

Боль исчезла. Ему казалось, что весь он соткан из света, а глаза сияют как звезды. Значит, это не он убил ее тогда! Он все сделал правильно. Он просто проиграл, но ведь проигрыш разрешается, он не мог не проиграть в таких обстоятельствах. И столько света чувствовал он в себе и вокруг даже в тот миг, когда туман начал уже окутывать его ноги…

Он наконец обрел освобождение, обрел право оплакать ее, сладкое право! И он с любовью вспомнил ту песню Кевина: «И он придет — тот день, когда ты обо мне, любовь моя, заплачешь».

Придет тот день… Да. И вот он пришел, наступил этот день. И в самом конце своего пути он может теперь оплакать Рэчел Кинкейд, которая умерла.

И Пол плакал на Древе Жизни.

И прозвучал раскат грома — точно поступь Судьбы, точно грохот расколовшегося на куски мира, и великий Морнир спустился на поляну в лесу, и заговорил ровным громовым голосом, выкованным в небесной наковальне, и туман сдвинулся, заклубился и поплыл быстрее, быстрее — к Древу Жизни.

Все выше, кипя, вздымалось облако тумана, сотканное Священной рощей, и окутывало жертву, привязанную к стволу могучего дуба, и весь дуб до самой вершины, и, точно джинн из бутылки, взвивался этот туман в ночное небо, волей Бога превращаясь в некое подобие копья.

И в небесах над Бреннином под громовые раскаты грома и треск молний вдруг повисли тяжелые тучи, которые становились все тяжелее, громоздились друг на друга, спешили затянуть все вокруг — от Священной рощи до самого горизонта.

Пол чувствовал, что вот-вот все начнется. Чувствовал всем своим существом, принадлежавшим теперь Громовнику Морниру. Он чувствовал, как по щекам его текут слезы. И ощущал себя призванным, и стремился куда-то, а туман, кипя, все изливался как бы сквозь него и поднимался стрелой к небесам, и те вороны наконец взлетели с ветвей, и Морнир был теперь внутри своего Древа, внутри его, Пола, и красная луна мелькала над низкими тучами, то появляясь, то исчезая, но никуда не уходя с небосклона, и Рэчел, и Древо Жизни, и эта роща, и этот мир, и этот Бог, о, этот Бог!.. И наконец, последнее, что он ощутил, прежде чем наступила темнота… Дождь!

Дождь, дождь, дождь, дождь, дождь!

В ту ночь все жители Парас-Дерваля выбежали на улицу. И в деревнях по всему Бреннину все тоже спешили покинуть свои хижины и тащили на руках еще не совсем проснувшихся детей, чтобы и те могли увидеть волшебную луну, что была ответом Богини-матери на выпущенный Могримом огонь. И чтобы даже самые малые дети могли ощутить на своих лицах капли дождя — пусть даже это покажется кому-то из них всего лишь благодатным сном — и запомнить это возвращение дождя, посланного великим Морниром как благословение всем им, его детям.

И Кевин Лэйн, выбежавший на улицу вместе с Лорином и Мэттом, вместе с Ким и этим принцем-изгнанником, тоже плакал, ибо знал, что означает дождь для Пола, который был для него самым близким существом на свете, братом, ибо родных братьев у Кевина никогда не было.

— Он смог, он выдержал! — прошептал Лорин Серебряный Плащ, задыхаясь от волнения. И Кевин с некоторым изумлением заметил, что и суровый маг тоже плачет. — О светлый! О храбрейший из храбрых! О Пол!

Но этого было мало.

— Глядите! — сказал Мэтт Сорин, и, повернувшись туда, куда указывал гном, Кевин увидел, что, отвечая красной луне, которая вообще-то не должна была бы светить так ярко, ибо в небесах клубились густые темные облака, камень в кольце Ким вспыхнул тем же красным огнем, что и луна, и угольком горел теперь у нее на пальце.

— Что это? — спросил Айлерон.

И Ким, инстинктивно поднявшая руку навстречу лунному свету, чтобы камень мог говорить с Богиней, поняла, что знает ответ на этот вопрос, но не была уверена, правильно ли его трактует. Камень бальрат принадлежал дикой магии, не прирученной людьми, — как и Богиня-мать, как и эта луна в небе.

— Камень отвечает ей, заряжаясь от нее энергией, — тихо сказала она. — Это ведь луна войны светит там, в небесах. А бальрат — камень войны. — Слушая ее ответ, все примолкли. И внезапно собственный голос, звучавший ровно и торжественно — в полном соответствии с той ролью, которую она сейчас играла, — показался ей чересчур грозным; и Ким почти с отчаянием попыталась вернуть своему голосу хотя бы частицу той веселости и беспечности, которая всегда прежде была ей свойственна.

— И мне кажется… — Она очень надеялась, что хотя бы Кевин поймет, как ей страшно сейчас, и немножко поможет ей. «О, пожалуйста! Подыграй мне! Помоги вспомнить, кто я, кем я была раньше!» — молила она его про себя. — Нам пора сделать новое знамя.

Но Кевин, переживая целую бурю чувств и пребывая в полном смятении, не услышал ее молчаливой мольбы и ничего не понял. Зато он расслышал, как Ким сказала «нам» и посмотрела прямо на принца Айлерона.