Дагги-Тиц - Владислав Крапивин

«Ах, так? Ладно, обойдемся!» — И стала снимать жилье то в одном, то в другом месте. Волчка в садик пристроила, сама работала в заводской конторе… И все бы ничего, Лодя, но перестала она отвечать на мои письма. Как потом выяснилось, затаила обиду. На сестру, а заодно и на всю нашу фамилию… Сыну даже сказала: папа пропал без вести… Я, конечно, с ума сходил, сестре писал несчетное число раз. А она: ничего не знаю, уехали куда-то. Скорей всего, и правда не знала…

Лодька вспомнил неласковую сестрицу Льва Семеновича и подумал: «Знала, небось, да молчала из вредности…»

А Лев Семенович говорил, разминая перед грудью пальцы, словно они сильно озябли.

— Сразу после войны вырвался я сюда. Отыскал. Увез в Ленинград. Около года жили душа в душу. Волчок от меня не отходил… А потом супруга заявила, что наша совместная жизнь «лишена смысла». Забрала сына, переехала в Лугу. Это недалеко от Ленинграда… А мне и деваться некуда, комната в Ленинграде, в коммунальной квартире была записана на нее… Собрал вещички и махнул в славный город Тобольск. Позвали к себе родные Василия Лащенко — тетушка его и ее муж. Работал там до недавней поры. А прошлым летом приехал сюда, отсудил у сестрицы половину дома и дедову библиотеку (дело на принцип пошло) и осел в краю предков. Они, кстати, несмотря на «баронскую» фамилию были здешними уроженцами, да и я здесь в детстве жил немало…

— А… Волчок? — решился на вопрос Лодька.

— С Волчком за эти годы я виделся два раза. А так… жил он без меня. Что поделаешь, не хотела жена, чтобы я какие-то права имел на сына. Даже в его метрику меня не вписала, потому что в первые два года мы с ней не были зарегистрированы, так уж получилось в то время… Был случай, я приехал и потихоньку спросил его: «Может, хочешь ко мне!» Он сперва: «Да!», а потом: «Нет…» Оно и понятно: мать есть мать, столько всего хлебнули вместе… А она выкинула очередной фокус. Опять сменила адрес, а про меня Волчку сказала: «Он перебрался куда-то, адреса не знаю». И снова оборвалась переписка… Я тебя, наверно, утомил этими семейными подробностями…»

— Нет… Я только не понимаю: а теперь-то что? Мама-то здесь при чем?

— Да, надо было с этого начать… Жена вышла замуж за капитана третьего ранга. Возможно, хороший человек, но с Волчком у них понимания не нашлось. У парнишки-то возраст уже не младенческий, а вроде твоего. И характер… А капитан, судя по всему, решил воспитывать его по военно-уставным принципам. Ну и вот… Недавно Волчок все же разыскал мой вот этот адрес. И прислал отчаянное письмо — хочу к тебе. Хочу туда, где ты живешь! Казалось бы, с точки зрения ленинградского мальчика — глухомань. А он — хочу, вот и все! Причем, видно уже, что на таком вот… надрыве. То ли совсем не стало жизни с отчимом, то ли… что-то прорезалось такое, сыновнее, по отношению к отцу… В общем, пришлось мне связываться с бывшей супругой по телефону. И она теперь с полной охотой: «Пусть едет, если решил! Не маленький…»

— Ну, так это же хорошо… — неуверенно сказал Лодька.

— Это очень хорошо, Лодя. И мы договорились: приедет к сентябрю. Я уже и в школу взнос заплатил за восьмой класс… Но на днях случились такие обстоятельства… Они, черт бы их побрал, всегда случаются неожиданно. Оказалось, что мне надо уехать месяца на полтора или два. Или даже три… Подальше, в северные края, в командировку… Бывает, что иногда человеку очень надо отправиться куда-нибудь подальше, чтобы… ну, в общем необходимо, вот и все…

«Чтобы не отправили в эти края насильно», — мелькнула у Лодьки опасливая догадка. Но хватило ума промолчать.

— А куда девать Волчка? — сказал Лев Семенович. — Он уже всей душой «на колесах». И на прежнем месте у него жизни нет… И здесь, с моей сестрицей, с его тетушкой, он не уживется, была уже попытка… И один не сможет… Лодик, ты поговорил бы с мамой…

— О чем? — Лодька все еще не понимал.

— Я подумал… Может, вы приютили бы Волчка у себя? Самое долгое — до нового года. Я бы оплатил все расходы… Больше мне просто не к кому обратиться…

«Господи, до чего просто! Стоило ли говорить столько слов?»

— Лев Семенович! Я сегодня же поговорю с мамой. Я уверен, что все будет хорошо…

Читатель может подумать, что Лодька возвращался от Льва Семеновича в лучезарном настроении. А на самом деле — наоборот. Он был уверен теперь, что все объясняется примитивно и печально: Лев Семенович не стал упрекать его, не прогнал, сделал вид, будто не сердится за кражу, потому что хотел решить свои семейные проблемы. На что не пойдешь ради сына!

Конечно, замечательно, что сын вовсе даже не погиб! Лодька очень даже за Льва Семеновича рад! Но… какой он, этот Волчок Гольденштерн? Что за личность? (Лодька даже подумал «что за фрукт»?)

Заманчиво было бы вообразить, что вот оборвалась Лодькина дружба с Борькой Аронским, зато судьба послала другого человека: живите бок о бок, становитесь друзьями на всю жизнь! Мол, вот ведь как удачно обернулось! Будто по заказу… Но Лодька знал, что судьба не играет с людьми в поддавки. Она привыкла уравновешивать хорошее и плохое, чтобы никто не забывал, в каком мире живет. Появился когда-то Юрик Кошельков, была такая радость, а потом р-раз» — и неизвестно, где искать. Вернулся папа, а через два года — снова беда… Ну и так далее, примеров сколько хочешь. И сейчас было бы смешно надеяться на хорошее. Друг — это не сгоревшая в коридоре лампочка, которую можно вывинтить и заменить другой. Вон, даже несчастный Цурюк не захотел вместо разбитой банки другую, потому что та, прежняя, была его.

Волчок Гольденштерн, возможно, хороший парень, только ведь не со всяким хорошим уживешься под одним потолком. Может, они с Лодькой совсем разные… Может, одного будет злить то, что нравится другому… Да и вообще — как это существовать рядом с посторонним человеком и не иметь возможности остаться наедине с собой? Если даже когда у тебя кошки скребут на душе и щиплет в глазах от какой-то беды…

«Но ведь он, скорее всего, быстро перестанет быть посторонним», — возразил себе Лодька.

«А если не перестанет?.. А если он вообще какая-нибудь шпана или, наоборот, весь такой сверхвоспитанный ленинградский мальчик? Вроде тех, из «дворцовой» компании? («Лодик, ты нам друг?.. Но ведь ради дружбы надо иногда идти на жертвы…»)

Нет, ссориться они, конечно, не будут. По крайней мере, Лодька не будет. Но жить в постоянном недовольстве, в натянутом, как сотни струнок молчании…

Вот такие мысли сверлили Лодьку, когда он шагал с Казанской домой. И лишь одной мысли он не позволил даже чуть-чуть проклюнуться. О том, что можно посоветовать маме: «Отговорись какой-нибудь уважительной причиной. Мол, я бы рада, но понимаете, Лев Семенович, сейчас как раз такие неудачные обстоятельства…» Потому что это было бы невероятным свинством. Ну… вроде кольчуги под мундиром. Особенно сейчас, после истории с порохом.

И он понимал, что мама, конечно, согласится приютить Волчка Гольденштерна, когда узнает его историю…

Он не пошел прежней дорогой, по логу. Та дорога была с тихим летним праздником и не годилась для тревожных размышлений. И на автобусе Лодька не поехал, хотя мелочи в кармане хватило бы на билет. Он миновал высоченный мост через овраг с Тюменкой, поднялся к Музею и зашагал по улице Ленина. Мимо знаменитой, похожей на артиллерийский форт круглой бани, мимо красного костела, который давно когда-то построили ссыльные поляки… Солнце выскакивало из-за старинных каменных домов, грело правую щеку. А впереди оно высвечивало в неяркой предвечерней синеве белую башню Спасской церкви. Башня сейчас казалась золотистой.

«Вот что значит, если солнце светит с правильной стороны», — с непонятной самому себе назидательностью сказал Лодька. И эта мысль была началом следующей: «Может, и тебе надо не ныть, а посмотреть на всё при правильном свете?»

В самом деле!..

Как бы там ни было, а сегодня он уцелел от пули! И не дрогнул при этом (всякие мелкие и случайные детали можно выкинуть из памяти). Пуля, превращенная в талисман, вот она, подпрыгивает в такт шагам на ребристой загорелой груди (куртка расстегнута). И про порох признался — все стыдное и жуткое позади. И не надо изводиться из-за Стаси (спасибо Лёнчику!). Жаль, что уехала, но помнить можно будет без горечи — и каток, и чудесную игру «Острова», и прогулки по заснеженным улицам. И даже «Дворец», потому что там были не только «они», но и Стася…

И Лев Семенович… может, он и по правде не обиделся на Лодьку, понял его как надо? Иначе разве стал бы он рассказывать сокровенную историю про «однофамильца»?

И еще была одна радость. Да, похожая на желтого зайчика от «пятачкового» зеркальца, подаренного им Стасе. Она пушисто шевелилась на донышке души, не забывалась. Память о том, что ему, Лодьке, всего тринадцать лет!

Теперь он сильнее и сильнее ощущал, что это — радость. Праздник! Может быть, подарок судьбы за все горькое, что случилось прежде. Или шанс что-то исправить в жизни, доделать недоделанное. Или просто счастье от того, что можно еще хоть немного побыть мальчишкой!