Жизнь - Кит Ричардс

Когда я говорил: «Пойду Марлона спать положу», это, как выясняется, был сигнал, что на ближайшие несколько часов я выпадал из жизни. У Энди Джонса есть история про то, как Мик, Джимми Миллер и он сам стояли внизу лестницы и переговаривались: «Кто его будить пойдет? Меня это уже все достало». «Ну на хуй, я туда не собираюсь. Энди, давай ты пойдешь». — «Да что сразу Энди? Кто я тут? Да кончайте, мужики, не я должен этим заниматься». Все, что могу добавить: потом стало еще хуже — в конце, на гастролях, когда уже одному Марлону позволялось меня будить.

Но система работала, непонятно как, но работала. Пусть теперь свидетельствует Энди, наш неутомимый звуковик и хозяин «могучемобиля».

Энди Джонс: Мы работали над Rocks Off, все остальные уже разошлись. Кит сказал: «Энди, поставь, послушаем». А на дворе четыре или пять утра, и пока играло, он заснул, а я подумал: ништяк, свалю уже наконец! И я успел доехать до самой моей виллы, которую, кстати, Кит по доброте своей снял для нас с Джимом Прайсом. Только ложусь — и тут дзынь-дзынь-дзынь-дзынь... «Ты где, в пизду? Мне тут шикарная идея пришла». Так что я вскочил в машину, метнулся обратно, и он сыграл ту вторую партию на «Телекастере» — откуда на Rocks Off эта двухгитарная дуэль, от которой меня до сих пор прошибает. Причем сделал её от начала до конца за один дубль. Бац, и готово. И я очень рад, что так все вышло.

Потом цирк разъехался, а я остался в «Неллькоте» с Анитой, Марлоном и небольшой основной командой до поздней осени, когда небо затягивают тучи, становится ненастно и серо и меняются все цвета, а потом и до зимы, когда становится довольно мерзко, особенно если вспоминать лето. Кроме того, стало опасней. На нас насели люди из brigade des stupfiants как у местных назывался отряд по борьбе с наркотиками. Собирали доказательства, опрашивали свой поденный контингент на предмет якобы бурной активности в «Неллькоте» — не только моей и ковбоев, но и всех других потребителей stupfiants в коллективе. В октябре дом обчистили взломщики, повыносили мои многочисленные гитары. Мы бы снялись и уехали, но французские власти нас не отпускали. Нам сказали, что мы официально находимся под следствием по нескольким серьезным обвинениям, и нам пришлось явиться пред ясны очи судебного следователя в Ницце, где нам озвучили все сплетни и жалобы от обиженных или продавленных полицией стукачей из «Неллькота». Мы здорово попали. Ограничений на срок задержания во Франции практически не было, государство распоряжалось как хотело. Нас могли упечь на все месяцы, пока шло следствие, если бы доказательства показались судье весомыми и даже если бы не показались. И здесь как раз сыграла свою роль система, пока еще находившаяся в зародышевом состоянии, которую придумал наш менеджер князь Руперт Лоуэнстин. Дальше он построил для нашей защиты целую глобальную сеть из юристов, асов-законников международного уровня. А на тот момент он сумел раздобыть для нас адвоката, которого звали Жан Мишар-Пеллиссье. Выше прыгнуть было невозможно. Этот человек вел дела де Голля плюс его только что назначили кабинетным советником премьер-министра Жака Шабан-Дальмаса, который сам был его близким другом. Больше того, наш представитель состоял в должности советника по правовым вопросам при мэре района Антиба. И, как будто всего этого было мало, одаренный господин Мишар-Пеллиссье еще и водил дружбу с префектом района, то есть с начальником полиции. Нехило, Руперт, нехило. Слушания проходили в Ницце, и Руперт присутствовал в качестве переводчика. Вспоминаю, как уже после он рассказывал про то, что полиция собиралась нам вменить, и говорил, что «это кошмар». Но одновременно все было очень комично. Вообще-то не просто комично — помереть со смеху можно было, какая-то французская комедия с Питером Селлерсом, кинореприза, в которой следователь торжественно и медленно печатает протокол, пока судья напропалую перевирает все факты. Судья вбил себе в голову, что мы заправляли огромным сутенерским бизнесом и что наркота продавалась и покупалась каким-то зловещими личностями с немецким акцентом плюс вот этим вот английским гитаристом. «Он хочет знать, известен ли нам некий господин Альфонс Гуэрини». Или кто там еще, не помню. «Никогда про него не слышал». Non, il tie le connait pas. Люди, которые на нас стучали, — им приходилось украшать свои доносы идиотскими преувеличениями и собственным творчеством для удовольствия жандармерии. Так что на выходе не было ничего, кроме дезинформации. Лоуэнстину приходилось обращать внимание, что нет-нет-нет, этот человек хотел купить, а не продать, а преступники планировали обманом взять с него вдвое или втрое больше обычного. И параллельно продолжали крутиться колеса машины Мишара-Пеллиссье. Так что вместо того, чтобы загреметь в тюрьму, может, даже на несколько лет — вполне реальная перспектива, — мы с Анитой выкарабкались с грехом пополам за счет судебного соглашения, которых я за свою жизнь подписал несколько. Было вынесено постановление, по которому нам предписывалось покинуть территорию Франции до тех пор, пока мне не «разрешат вернуться», но я должен был продолжать платить за аренду «Неллькота», как бы в качестве залога, 2400 долларов в неделю.

До прессы дошли слухи, что Stones попали под следствие за торговлю героином, и началась новая нескончаемая сага - выпустили, так сказать, птичку из клетки. Ага, героиновая проблема у группы, да и в музыкальной отрасли вообще. И стандартная чернуха в нагрузку типа того, что Анита толкала героин несовершеннолетним, — пошло гулять множество страшилок про то, какие нехорошие вещи творились в «Неллькоте». Во Франции история тоже не кончилась. Мы уехали в Лос-Анджелес, но в наше отсутствие в середине декабря полиция нагрянула в «Неллькот» с обыском. Они нашли то, что искали, но угробили еще целый год на то, что бы предъявить официальные обвинения и получить ордер на наш с Анитой арест. Когда ордер выписали, нас заочно признали виновными в хранении наркотиков, оштрафовали и запретили въезд во Францию сроком на два года. Все прошлые обвинения в сбыте были сняты, и я наконец мог прекратить платить за аренду «Неллькота» — бросать в топку тысячедолларовые купюры.

Из Франции в Лос-Анджелес мы привезли только сырой материал для Exile — голую основу, никаких наложений. Почти каждая вещь в «Неллькоте» шла с комментариями: здесь рефрен надо хором, в эту надо девиц позвать, в ту добавить еще перкуссии. Мы уже планировали наперед, хотя списка специально не составляли. Соответственно, в Лос-Анджелесе задача стояла одна: нарастить какое-то мясо на эти кости. Мы проторчали там четыре-пять месяцев в начале 1972-го, сводили и дозаписывали Exile on Main St. Помню, как сидел на стоянке Tower Records или Gold Star Studios либо катался туда-сюда по Сансету и прислушивался ровно в тот момент, когда наш фаворит-диджей ставил по уговору невыпущенный трек, — мы хотели оценить качество микса. Как он будет звучать по радио? Выйдет из него сингл? Мы провернули это с Tumbling Dice, All Down the Line и кучей других вещей — звонили диджею на KRLA и засылали болванку. Только испекли эту штуку, еще пальцы жжет, а мы уже прыгаем в машину и её слушаем. Вулфмен Джек или кто-то другой из нескольких избранных лос-анджелесских диджеев ставил вещь в эфир, а над ним уже стоял наш человек, который должен был её забрать и отвезти обратно. Exile on Main St. стартовал не быстро. Выпускать двойные альбомы — подписывать себе смертный приговор, гласила корпоративная мудрость компаний грамзаписи, которые страшно тряслись по поводу цен, дистрибуции и всего такого прочего. То, что мы не поддались и сказали: короче, это то, что есть, то, что у нас вышло, и если придется делать двойник — значит, сделаем двойник, — это был смелый ход, наперекор всем советам профессионалов. Поначалу казалось, что мудрость их не подвела. Но потом пошло и пошло, вещь раскручивалась все больше и больше, и рецензии всегда были потрясающие. Да и вообще, если не делать смелых ходов, будешь вечно сидеть в жопе. Твой долг — раздвигать границы. Мы ощущали, что нас послали во Францию сделать что-то особое, мы его сделали, и теперь пусть они это едят.

Когда дела доделались, мы с Анитой остались жить в Стоун-каньоне, и я снова начал тусоваться с Грэмом, теперь уже в последний раз. Стоун-каньон был приятным местом, но допинг доставать было где-то нужно. Есть фотография, где Грэм на своем «харлее», я сзади него в лётчицких очках, и мы намылились за балдой.

«Слышь, Грэм, мы сейчас куда?» — «Просочимся сквозь трещины города». Он отвозил меня в такие места Лос-Анджелеса, о существовании которых я и не подозревал. Кстати, по моим воспоминаниям, дилеры, которых мы навещали, в основном были женщинами. Бабы-торчки. Бэтэ, как их называли в наркотской среде. Раз или два попадались мужики, но в остальном у Грэма в контактах были все девицы. Он считал, что они круче мужиков как барыги и держать связь с ними легче. «Маза есть, вмазаться нечем». — «О, у меня тут одна...» У него и впрямь была пара дилерш в Бардачном доме — отеле Continental Hyatt House на Сансетс, весьма популярном среди музыкальных коллективов из-за дешевизны и парковки для автобусов. И тебя встречала жутко привлекательная девица, торч со стажем, которая одалживала тебе свой аппарат. Это было еще когда люди не стремались СПИДа, он тогда не маячил на горизонте.