Любимая игрушка судьбы - Алекс Гарридо

Остался только один ашананшеди перед троном и последний светильник в руках царя.

— А ты почему не уходишь? — спросил Акамие.

— Смотри, мой светильник в твоих руках.

— Возьми его.

— Ты не можешь отдать его мне, если я не хочу забрать.

— Я не хочу отдавать.

Они вдвоем смотрели на огонь, чтобы не поднимать глаз друг на друга. Каждый знал о другом столько, что стеснялся быть уличенным в этом знании и одновременно радовался, что другой знает о нем столько же. Они слишком понимали друг друга, чтобы смотреть в глаза. Так человеку не надо смотреть на солнце, чтобы знать, что оно есть. Они вступали в страну вечного полудня.

— Они ушли не совсем, — заговорил Дэнеш, чтобы нарушить молчание, в котором они слишком ясно слышали друг друга — а такое надо говорить изредка и недолго. — Они станут служить тебе по собственной воле. И я с ними. Пока ты жив, ашананшеди будут служить Хайру. Что будет потом, никому…

— Это нас не касается, — прервал его Акамие.

Спустя некоторое время он спросил:

— Ты нарушишь закон?

Дэнеш внимательно посмотрел на него. Несомненно, он понял, о каком законе говорил Акамие. Но ответил не сразу.

— Ашананшеди никогда ему не подчинялись. Но это было скрыто от глаз хайардов.

— Значит, закон нарушу только я, — спокойно заметил Акамие.

— Ты не боишься того, что может быть?

— Это нас тоже не касается. Разве ты можешь по-другому?

Дэнеш покачал головой.

Часть VII

Глава 31

Эртхиа радостно было чувствовать сухое сильное тело коня, несущего его в ночь, в путь. Копыта выбивали частую глухую дробь, мышцы размеренно и сильно двигались под гладкой шкурой, дыхание было глубоким, свободным. Чудо, а не конь, птица, а не конь! И Эртхиа летел на нем навстречу своему царству.

Дэнеш встретил его у конюшни. Эртхиа разразился радостными восклицаниями, разглядев при свете своего фонаря усталое, но спокойное лицо ашананшеди.

— Откуда ты? Куда?

— Во дворец, — махнул рукой Дэнеш. — А ты — ты уходишь?

— Да. Мне пора. В мой Аттан.

Дэнеш кивнул. И прошел с ним несколько шагов по дорожке, а тени позади них стлались, как плащи, и сливались в одну. Они этого не видели, да и ладно.

— Подожди, — попросил Дэнеш, придержав Эртхиа за рукав. — Примет ли царь Аттана на прощание подарки от того, кто больше ему не слуга?

— От тебя — с радостью. Это честь! Мне не приходилось слышать, чтобы ашананшеди одаривали кого-нибудь.

— Если бы ты остался в Хайре царем, моя жизнь принадлежала бы тебе. Но это другое. Выйдем за ворота, — позвал Дэнеш.

И Эртхиа пошел за ним.

За воротами Дэнеш поднес к губам серебряный свисток и подул в него дважды, каждый раз по-разному наклоняя его. Эртхиа не услышал свиста, но вскоре раздался и приблизился глуховатый стук копыт и, один за другим, к Дэнешу подбежали два коня, похожие как близнецы, цвета пепла, цвета вечерних теней. Они недовольно косились на Эртхиа, хотя были уже знакомы с ним: когда беглецы из замка Кав-Араван спустились в горные леса, Дэнеш вызвал своих коней, которых оставлял там пастись на воле.

— Это настоящие бахаресай, — сказал Дэнеш. — Ты видишь?

— Вижу, — с неслабеющим восторгом признал Эртхиа. — Даже слепой понял бы это, услышав стук их копыт и их дыхание.

На спине одного коня лежало простое седло — стеганая подушка, отходившая далеко на круп, с крепкими кожаными подпругами, с чеканными стременами. Другой нес переметную суму. Их уздечки, поводья и вся сбруя была простой, без единого украшения, и того же цвета, что сами кони. Дэнеш подошел ко второму коню и, порывшись в суме, достал рубашку, такую, какие носят ашананшеди.

— Эту ткань делают из дикой травы, обжигающей, как огонь. Она растет в тенистых ущельях, поросших лесом, и достигает роста взрослого мужчины и более. Ее скоблят и колотят камнями, вымачивают и сушат, повторяя это много раз. Ее оставляют на полгода солнцу и ветру, дождю и снегу. После из волокон сплетают нешитые рубашки, которые ласкают кожу, прочны, легки, не рвутся и не намокают под дождем. Прими от меня — она пригодится тебе в дороге.

Эртхиа тут же сложил на землю всю свою ношу, развязал пояс, скинул кафтан и рубашку, которая была на нем, и облачился в подаренную Дэнешем. И поклонился ему с благодарностью:

— Истинны твои слова! Она ласкает, как рука матери.

Дэнеш обошел коня и достал из другой сумы две связки стрел и длинный лук.

— Он склеен из кедра, сосны, ивы и ясеня. Его натягивают правой рукой, и ты, может быть, не сразу поймешь его. Будь терпелив и настойчив — вы научитесь друг у друга.

У Эртхиа вспыхнули глаза, когда он принял лук из рук Дэнеша. Натянув тетиву, он провел по ней пальцем. Тетива была как каменная, но в ней жила гулкая песня. Дэнеш понимающе улыбнулся.

— Вот стрелы. На полный колчан и за голенище. Ты перенял это у кочевников?

— Да, — сказал Эртхиа. — Смотри-ка, оперение другое! По спирали…

— Она вращается в полете и пробивает воина в кольчуге, даже в чешуйчатой, насквозь.

Эртхиа присвистнул.

— Я поберегу эти стрелы для крайнего случая.

— Да.

Пока Эртхиа устраивал лук и стрелы в дорожной укладке, Дэнеш снял переметную суму с коня, кинув ее на спину другому, поправил седло и проверил подпруги. Потом обнял коня за шею и шептал ему на своем странном, отрывистом языке.

— Вот, — сказал он, обернувшись. — Я видел тебя и в бою, и в пути — я знаю тебя. Ты достоин этого коня, потому что ты знаешь цену дружбы. Я сказал ему — он будет тебе братом. Он может больше, чем другие кони, которых ты знал. Это конь ашананшеди. Он пройдет почти везде, где могу пройти я. Он разве летать не умеет, но ты в этом не раз усомнишься. Я не стану рассказывать тебе, что он может и как управлять им. Он сам подскажет тебе и откроет все — доверяй ему. Никого другого он к себе не подпустит и на десять шагов. Но тебе будет братом. Его имя — Руш, Мухортый. Возьми этот свисток.

— Как же так! — воскликнул Эртхиа. — Ты отдаешь мне своего коня? Коня ашананшеди?

— Я уже отдал.

В глазах Эртхиа стояли слезы. Он не смел отказаться и не решался протянуть руку к поводьям. Не будь Дэнеш тем, кто он есть, Эртхиа бросился бы ему на шею. Или на шею его коню. Своему коню.

— Так не бывает… — прошептал он. — А Руш согласится?

— Да бери же! — усмехнулся Дэнеш — и вдруг рассмеялся легко и звонко, неудержимо.

Эртхиа от неожиданности поперхнулся, закашлялся и сам не заметил, как тоже расхохотался во все горло. Они смеялись взахлеб, счастливо, необъяснимо. Поводья Руша перешли из руки Дэнеша в руку Эртхиа, Руш насторожил уши и чутко обнюхивал хайарда, словно желая подружиться с ним, и смирно стоял, пока в четыре руки на его спине устроили поклажу, а Эртхиа сел в седло и набросил на плечи серый плащ, подаренный стариком. Дэнеш, увидев плащ, зашелся в новом приступе хохота, и Эртхиа вторил ему, пока они не задохнулись и не принялись вытирать мокрые от пота и слез лица.

Тут Дэнеш опомнился, и отдал свисток, и научил Эртхиа звать Руша. Оба коня при этом прядали ушами и беспокойно озирались, пока у Эртхиа не получилось так, как надо.

— Теперь — пора! — радостно возвестил Эртхиа. — Я знаю, я чувствую, это то самое мгновение. Прими мою благодарность — и прощай.

— Прощай, до встречи! — махнул рукой Дэнеш, обнимая остававшегося с ним Ут-Шами.

Эртхиа едва шевельнул коленями — Руш прянул с места легко, как стриж бросается с крыши, на лету расправляя только в небе пригодные крылья.

Эртхиа вспомнил слова старика: «…и обретешь друга на всю жизнь». Эртхиа еще не чувствовал этого, но уже догадывался, что другом может стать не только тот, к кому сразу чувствуешь расположение. Акамие и Ханиса, а еще раньше — Аэши он выбрал сразу. Как сказал тот, кто сказал (может быть, его звали Тахином?), пара для души создана из нее же самой. И эту родственность, и эту общую, согласно трепещущую жилку Эртхиа с первого взгляда почувствовал в диком мальчишке-удо, в нежном брате и в пленном боге. Такого не было с Дэнешем. Но может быть, он создан из чего-то еще более скрытого и тайного, из тех теней души, которые стоят на страже ее чудовищ? И это сходство и родство не так легко разглядеть Эртхиа, любящему свет и не любящему заглядывать за границу тьмы?

Глава 32

Не в первый, ох, не в первый день пути, ближе к вечеру Руш вынес своего всадника к скоплению круглых юрт на берегу широкой реки Тирлинэ. Вокруг становища царила суматоха, которую Эртхиа без труда определили как праздничную. Ветер доносил веселые крики, смех, звон четырехструнных таров — и запах свежего, сочного жареного мяса, в изобилии наготовленного желтого плова и сладких ячменных лепешек.

— Ах, вот оно что! — сообразил Эртхиа, разглядев толпящихся на берегу, да и в воде плещущихся и пляшущих нарядно одетых людей. — Осень началась!