Рене по прозвищу Резвый - Елена Кондаурова

Услышав это, Рене слетел со своего стула и бросился к Белтропу с криком:

— Сука!!!

Тот обернулся и с радостной усмешкой начал вставать, предвкушая, как размажет мальчишку по полу. Но Резвый недаром получил свое прозвище. Он опередил Белтропа, нанеся ему сокрушительный удар не по челюсти, а по самолюбию. Когда Рене был всего лишь в шаге от своего недруга, его струей вырвало прямо на бархатный камзол Белтропа.

Вечерело. Рене с тоской наблюдал, как сквозь небольшое зарешеченное окошко под потолком пробиваются последние солнечные лучи. Закончился уже третий день их заключения. После той памятной ночи их заперли в подвале губернаторского дома и постоянно допрашивали. Все время. Днем и ночью. Забирали когда по одному, когда по двое или трое. Избивали и запугивали. Ребята пока держались, утешая себя тем, что как раз сегодня ожидалось полнолуние, и их черная полоса, по идее, должна закончиться. Рене тоже ночью наблюдал, как круглая, как лепешка, луна важно шествовала по небосклону, но общего оптимизма не разделял. Даже если их невезение и прикажет долго жить, он при всем желании не мог себе представить, как они смогут отсюда выбраться, если, конечно, не сдадут с потрохами свой остров сокровищ.

Самого Рене в отличие от остальных членов команды почти не били. Причина этого была проста: губернатор отчего-то решил, что такой молодой капитан не может быть самостоятельной фигурой, за ним наверняка кто-то стоит, и велел выяснить кто. Рене догадывался, почему де Бижу так решил. Его собственное поведение во время откровений Белтропа никак нельзя было назвать поведением капитана. Его даже нельзя было назвать поведением взрослого и ответственного человека, а уж до умного ему вообще было как до неба. Никогда еще Рене не было так стыдно за себя. Так по-идиотски подставиться самому и подставить команду — это просто ни в какие ворота… Рене сжал челюсти и поклялся себе, что больше никогда не вольет себе в рот ничего крепче молока. То, что он набросился на Белтропа после того, как тот сказал, что зарезал индианку, настолько ясно продемонстрировало их участие в авантюре с храмом, что только дурак бы не догадался. А в той комнате дураков не было. Были одни умные, и все хотели получить свою долю сокровищ.

Да, на допросах Рене почти не били (разве можно считать битьем пару ударов по физиономии, результатами которых стали разбитые губы да синяк под глазом?), но ему припомнили все. И убийство господина Тульона, о котором, оказывается, были прекрасно осведомлены, и побег из рабства, и участие в нападении на «Скромницу». И если бы Испания и Франция не находились в данный момент в состоянии вооруженного нейтралитета, то ему, несомненно, припомнили бы и нападение на «Инфанту». Впрочем, господину королевскому прокурору и так хватало материала. Рене запугивали по несколько часов в день. Из него пытались вытащить любую, даже самую незначительную информацию. Ему терпеливо объясняли, что раз у него французское каперское свидетельство, то как добропорядочный гражданин он обязан платить налоги. Рене вертелся как уж на сковородке, разыгрывая из себя малолетнего дурачка. На слова о каперском свидетельстве делал испуганные глаза, как будто бумаги наводили на него ужас, а налоги пытался посчитать на пальцах. Однако в ответах на остальные вопросы твердо стоял на своем: ничего не знаю, ни на каком острове не был, в храм не ходил, золота не видел. Как попал на остров нож, понятия не имею, у меня его украли намедни. Ни про какую карту и слыхом не слыхал, это все происки Белтропа, месье прокурор! Помяните мое слово, это он сам все золото забрал, а теперь делиться не хочет и на меня сваливает. Самым уязвимым местом в показаниях Рене была его вспышка по поводу убийства индианки, но это он объяснил следующим образом:

— Пьян был, месье прокурор, не соображал ничего! А разве он про индианку говорил? Мне почудилось, что про рыжую Беатрис…

Разумеется, история о рыжей Беатрис тоже дошла до ушей прокурора, и это оправдание заставляло его морщиться и кривить свой акулий рот. Двое суток они с Рене ходили вокруг да около, но оба понимали, что долго так продолжаться не может.

Снаружи загремели ключами, дверь заскрипела, отворяясь, и двое верзил из охраны втащили окровавленного Хвоста. Швырнули его на земляной пол и ушли. Рене вскочил, бросился к приятелю, помог подняться. С другой стороны Хвостяру подхватил Крюк, и общими усилиями они дотащили его до лежанки. Рене сбегал за водой, напоил пострадавшего и помог умыться. Когда физиономия Хвоста показалась из-под крови, Рене стало не по себе. А когда тот закашлял кровью, то бывшему ученику врача стало ясно, что дело серьезное. Сегодня Хвоста отделали на совесть. Впрочем, не дать ему в морду за поганый язык редко у кого из друзей-то хватало терпения, так чего говорить о врагах? Рене с самого начала этого опасался. Когда Хвоста забирали на допросы, он просто места себе не находил.

— Ты как? — спросил Рене, испытывая огромное желание самому побиться головой об стенку, только бы не быть таким здоровым. Стыдно же, черт побери. Ребята страдают, а он…

— Пальцы болят, — непослушными губами пожаловался тот.

— Какие пальцы? — не понял Рене.

При чем здесь вообще пальцы?

— Вот эти. — Хвост поднял левую руку и показал посиневшие пальцы, на которых был явно заметен отпечаток каблука.

— Дай посмотрю, — наклонился Рене.

Пальцы распухли и выглядели устрашающе. Черт, неужели переломаны? Так. Нужно что-нибудь твердое и плоское. Рене принялся бегать по подвалу, переворачивая лежанки и вызывая ругань недовольной команды. Наконец ему повезло. Кусок старой доски, завалявшийся в углу, показался ему вполне подходящим. Ножа у него не было, но доска легко крошилась, и Рене удалось отломить от нее несколько хороших щепок. Оторвав от своей рубашки рукав, он перевязал Хвосту руку, закрепив щепки так, чтобы пальцы не сгибались.

— Твою мать, — Хвост снова закашлялся, харкая кровью, — неужели руке конец?

— Ничего не конец, — не слишком уверенно возразил Рене, — все будет нормально!

— Не дрейфь, Хвост! — решил поддержать его сидящий напротив Крюк. — В случае чего обзаведешься таким же крючком, как у меня, — хохотнул он, поднимая вверх свой крюк. — И оружие, и пальцы, и никто не отберет! — Тут он был прав: хотя в данный момент все оружие у пиратов забрали, крюк Крюку тем не менее оставили.

— Обрадовал, — хмыкнул Хвост. — Удобно, слов нет. Захочешь почесаться, и все, прощай, хозяйство! Кстати, Крюк, у тебя там как, все на месте?

— А ты что, проверить хочешь? — не остался в долгу Крюк. — Так я завсегда!