Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные. - Константин Радов

Июнь тринадцатого года был необыкновенно щедрым на грозы, чуть не каждый день громыхало, — и столь же тяжелое предгрозовое напряжение я чувствовал, читая доклады лазутчиков. Раскаявшимся изменникам обещано было прощение; многие мазепинцы и запорожцы пользовались этим, чтобы вернуться на Украину. Другие казаки, наоборот, бежали от нас к ним. Постоянный людской круговорот не оставлял возможности скрыть от неприятеля что-либо важное, в равной мере для обеих сторон: засылать шпионов в таком положении на редкость просто. Но долгое балансирование между войной и миром сослужило нашим "начальным людям" плохую службу. Многие считали, что турки и на этот раз только пугают, чтобы добиться уступок в переговорах, и готовились отражать лишь очередной набег крымцев, хотя каждую неделю получали сведения о прибытии новых войск в Крым или Очаков.

Умножились мелкие татарские отряды в степи, наши разъезды не рисковали отдаляться от крепости. Турецкие галеры и чайки запорожцев видели в таких местах, куда они давно не поднимались. Невместно мне было требовать сикурса Каменному Затону, когда начальник сей крепости не ожидал неприятеля и отказывался от подкреплений, отговариваясь теснотой, но пришлось пренебречь приличиями. После долгой переписки, Бутурлин приказал оставить в Богородицке соразмерный гарнизон, в Каменный Затон ввести дополнительно два полка, а казакам стать у порогов для промысла над неприятелем и обороны коммуникаций. Немедленно по получении сего я посадил егерей на суда и отправился вниз по реке.

Хотя воды было много для этого времени года, все равно у Ненасытца артиллерию и провиант пришлось перетаскивать сушей, пока составленная из казаков и азовских матросов команда сплавляла через пенные буруны пустые чайки. Еще день — крутые берега расступились, по левому борту открылась равнина Великого Луга. Сказочно богатые места, где в дремучих травах зайцев и дроф можно ловить руками, мед качать бочками, груши и вишни растут в изобилии, никем не сажены, "дике порося" сигает из-под ног на каждом шагу, а пастбища — как хвастался один днепровский лоцман, "загонишь волов, тильки роги мриют". Правда, волов тут пасти некому, одни тарпаны и сайгаки кормились круглый год: травы в рост человека, засохнув на корню, зимой оставались над снегом. Благодатнейший, но совершенно безлюдный край. Его несчастьем было расположение на самой границе ханских владений.

Пушечный выстрел далеко разнесся над водой: провожавший нас по берегу казачий отряд имел сообщить что-то важное. Посыльная лодочка скользнула туда и обратно, вместе с полковым адъютантом на палубу флагманской скампавеи поднялся босой чумазый оборванец в одном исподнем, с распухшей от комариных укусов рожею, и доложил:

— Господин бригадир! Крепость Каменный Затон взята неприятелем. Я один спасся.

— Ты кто такой?

— Подпоручик Степан Чеботарев.

Человек вытянулся, как по команде «смирно», грязные пятки шлепнули друг о друга. Строевую выучку не подделать — похоже, не врет. Но как, черт возьми?! Не Бог весть какая твердыня, однако несколько дней могла держаться против осадной армии. Хотя бы то время, что нужно для устройства батарей и серьезной бомбардировки. Турки — не французы, ловкости не хватит брать крепости через coup de main.

— Рассказывай, как все было. Кратко, по делу.

— Третьего дни ватага запорожцев явилась. Дескать, сбежали от турок, хотим принести вины государю, по милостивой царской грамоте прощение получить желаем. Оружие положили, честь по чести. А ночью… Не иначе, у них в гарнизоне сообщники нашлись — выбрались из-под замка и перебили часовых на воротах. А там уже турки ждали. Не знаю, степью пришли или Днепром: десятка полтора чаек, таких, как у вас, на реке видел.

— Погоди-ка. Пятнадцать чаек — это семьсот человек, у вас в гарнизоне больше было. Сколько людей у неприятеля?

— Так темно ж, разве сосчитаешь… Может, и больше — тогда, значит, степью… А по правде, сильного перевеса у них не имелось: наутро мы половину крепости еще держали.

— Что за турки? Откуда?

— Янычары из Бендер.

— Точно?

— Когда переговоры были, ихний ага так и сказал. Я, мол, от Измаил-паши бендерского…

— Созонов что, капитуляцию с ними подписывал? Ему же после такого позора быть без головы! Про…л крепость!

— Уже, господин бригадир. Турки нас выпустили — фузеи отняли, оставили только шпаги офицерам. Пошли мы пеши, а ввечеру джамбулуцкие ногаи наехали… Кого саблями посекли, кого повязали. Господин полковник, видно, не в себе был, задрался с ними… На части его изрубили, и поручика Винтера тоже, что за него заступался. А головы в мешок поклали, верно для хана.

— Что же твоя голова на месте? И не повязали…

— Которые полоняников стерегли, грабить стали. Одёжу забирали, до исподнего. А кто уже ограблен, на тех не больно смотрели — я в заросли потихоньку и упятился.

Честно говоря, мне не удалось избежать растерянности. Слишком лихо начинался первый самостоятельный поход. Рассуждая формально, вина за происшедшее несчастье вряд ли могла быть возложена на коменданта соседней крепости, но по совести — я сделал не все, что мог. Теперь следовало немедленно принять меры к возвращению потерянного. Ну почему русским свойственно любую войну начинать с неудачи?

— Евсеев, проводи подпоручика. Умыть, одеть и накормить! Господин капитан, идем на Томаковку. Просигналь флотилии. После высадки — штаб-офицеров ко мне на совет. Казачьих — тоже.

Неприятель, несомненно, был извещен татарскими всадниками, наблюдавшими наш караван с береговых высот, и предупредил мои планы. Утром, как только рассеялся туман, дозорный с макушки холма на Томаковском острове крикнул, что верстах в пяти вниз по течению видит лодки. Я предпочел бы драться на берегу, но не на этой позиции, а впрочем, готов был к любому обороту событий.

Бой малых гребных судов совсем не похож ни на морской, ни на пехотный. Это отдельный вид военного искусства. Зыбкое основание затрудняет прицельный огонь, недаром царь Петр при атаке с лодок предпочитал абордаж. Как, кстати, и запорожцы, приближавшиеся к нам на тех самых чайках, о коих говорил Чеботарев. Саженях в двухстах за ними, второй линией, двигались полдюжины турецких каторг и кончебасов, во много раз крупнее казачьих суденышек. От четырех до шести пушек на палубах — есть чем поддержать союзников. Да и к ретираде их не допустить: опять, как под Белой Церковью, сыны аллаха ставят гяуров в первые ряды. Убьют — не жалко.

Вопреки традиции, я сделал ставку на огневой бой. У меня, хоть лодочки мелковаты, артиллерии поболее, чем у турок: дюжина гаубиц и два десятка трехфунтовок. Впору сражаться с целым фрегатом. В первой линии, выгнутой дугой в сторону неприятеля, канонерские суда. Во второй, на изрядном удалении — с пехотой.