История новоевропейской философии - Вадим Васильев

Неудивительно, что такая прямолинейная концепция вызвала критику, но почему Юм так считал, почему он отказался от субстанционализма, вот главный вопрос, который нас интересует. Да просто потому, что когда мы смотрим на «Я», говорил он, мы не видим никогда самого этого «Я». Мы видим всегда какой‑то аффект, переживание, ощущение, а «Я» мы не видим. Не видим, так сказать, в чистом виде, отдельно от, по крайней мере, всех остальных ощущений и перцепций. Видим только их. А раз оно не существует отдельно, то и вообще оно как таковое не существует, а есть только сами эти перцепции.

Вот такая аргументация у него была. Но что любопытно — при всем том, что эту теорию часто до сих пор приписывают Юму, с какими‑то может быть основаниями на то, он от нее отказался через год после того, как ее опубликовали. Надо об этом помнить. Он нашел в этой теории противоречия. И эти противоречия он изложил в приложении к «Трактату о человеческой природе». В чем состоят эти противоречия?

(Вот почему я на этом останавливаюсь? Да потому что реально, как это нередко бывает Юм пропонирует, а не оппонируют теории «единства души».

Парадоксы такие в философии часто бывают, когда философ, который поначалу выступает критиком какой‑то концепции реально настолько глубоко прочувствовал ситуацию, что реально он приводит аргументы в пользу той теории, а не против. Так было с Кантом, когда он хотел опровергнуть онтологический аргумент, а реально его контрдоводы были не очень сильны, а вот его рассуждения о происхождении идеи Бога в человеческом разуме реально, серьезно оппонировали опаснейшей лейбницевской критике онтологического аргумента. И тем самым Кант объективно поддерживает онтологический аргумент, хотя субъективно с этим он, конечно, никогда бы не согласился, если бы он услышал, что такое мы говорим, он бы нам устроил, но это объективный процесс).

Так же и с Юмом. Реально он предложил рассуждения, которые могут доказать наличие единого носителя перцепций. Вот он как раз предложил в этом «Приложении», когда он говорит, что обнаруживает противоречие в своей теории «души как пучка перцепций». Он говорит, что не может найти решение вопроса: откуда берется ассоциация, связь идей? Допустим душа — пучок перцпепций. А откуда связь между этими перцепциями, когда мы при одном представлении всегда вызываем другое? Вот что такое эта связь? — такой, казалось бы абстрактный вопрос задает Юм. Начинает размышлять о нем и приходит к выводу: связь — это всегда объединение какое‑то, верно? Вот связываем мы что‑то, объединяем в новое целое что‑то. Словом уже русское слово «объединение» указывает нам на. Ну, а в английском «unity» тоже понятно — это есть единство и объединение одновременно. Так вот там где есть объединение, там есть что? Единство. Есть что‑то единое. Общее, так сказать, для объединяемых перцепций. И Юм спрашивает: а что может быть единого в душе при объединении перцепций? Ведь нет этого носителя. Логичный ответ — сама душа! Субстанция эта простая выступает единящим принципом ее перцепций. Но Юм же ее отрицает в ранней теории. А что же тогда остается? Тогда остается говорить, что сами перцепции, как бы внутренней связью связаны друг с другом, как бы нанизаны друг на друга — когда мы мыслим одну, мы неизбежно мыслим и другую. Но это уже опровергнуто им. Мы уже в нашем мысленном эксперименте это опровергали: перцепции настоящего момента никак не связаны необходимым образом с перцепцией следующего момента. Когда мы мыслим эту ситуацию, мы с необходимостью не мыслим, что ручка окажется именно внизу на столе. Мы можем представить любые варианты развития будущего. Значит, нет внутренней связи между перцепциями. А раз нет внутренней связи между перцепциями, а с другой стороны нет единой души, то, говорит Юм, «я вынужден признать, что не могу объяснить ассоциативные связи представлений и поэтому пользуясь привилегией скептика», как говорит он в Трактате, «я вообще ухожу от решения». «Но факт в том, что моя прежняя теория некорректна». Вот такую он занимает позицию.

Ну, вот если мы вдумаемся в эту ситуацию, проанализируем отрывочные высказывания Юма из других более поздних его работ, а подробно к этой теме он больше не возвращался после «Трактата», после 39го года (ни в «Исследовании» 48–го года, ни в других работах) и, тем не менее, какие‑то спорадические такие суждения высказывал, то мы увидим, что альтернативы у него не было здесь. Потому что признать наличие реальной связи подобного рода — демонстративной связи между двумя и более перцепциями он не может — это просто опровергается непосредственным опытом. Так? Значит, этот вариант отпадает, а остается тогда один единственный вариант — признание единой души как носителя перцепций для объяснения их связи. Иного принципа единства быть не может. (Потом Кант развивал учение о трансцендентальном единстве аперцепций, как раз в таком контексте).

Так вот Юм вроде бы как‑то уже более терпимо в таких высказываниях случайных на эту тему. более терпимо относится к теории единой субстанции души. И можно сказать, что он как бы склонялся к этой теории, но просто официально ее не стал., замалчивал этот вопрос, чтобы в очевидное противоречие со своими прежними взглядами не прийти. Просто отложил эту тему. Но она влекла его объективно к этому решению, о котором я сказал.

— Почему необходимо предположить субстанцию? Да душа обладает какой‑то структурой внутренней, какой‑то способностью наделять единством (еще Плотин писал). Но почему это непременно связывается с субстанцией?

Ну, «субстанция» может быть действительно слишком сильный термин. «Единый носитель перцепций», вот. Единое нечто, в чем эти перцепции могут соединиться. Но носитель перцепций — это и есть субстанция. Что такое субстанция — подкладка, носитель качеств. Ее нельзя, естественно, назвать субстанцией в том смысле, что она независимо от всех существует — эти коннотаты здесь у Юма не присутствуют. Субстанция в смысле носителя качеств, а не в смысле независимости, как определяли в Новое время субстанцию — «что‑то, что существует само по себе» — вот этого здесь не присутствует.

— Т. е. мы можем доказать наличие какой‑то внешней субстанции… Но все равно, мы тогда вынуждены предположить душу как субстанцию?

Да, по поводу внешней субстанции его позиция остается той же. У нас есть просто мозаичные такие качества, которые мы своими волевыми и когнитивными действиями объединяем в целостные образы. Изначально уже, в обыденной жизни, эти целостные образы можем по кирпичикам разбирать. Но никакой подкладки внешней допускать мы не обязаны. Достаточно и души: хорошо, если бы Юм официально согласился хоть на это! Вроде он близок этому согласию. Но важен сам ход его размышлений: от такого простого момента или факта ассоциации идей к единству души

Просвещение

Теперь нам надо поговорить с вами о французском и немецком Просвещении.

Юм тоже принадлежит к веку Просвещения, естественно. В каких‑то аспектах он попадает под определение философа — просветителя, в каких‑то — нет. Ну, судя по тому, что он большим успехом пользовался — и во Франции, и в Германии, — то, скорее, попадает. Просто особенности британского Просвещения не позволяет нам отдельно выделить его, этот период британской философии, и говорить о нем. Можно было бы рассказывать о том, как отреагировали в Британии на критику Юма, то есть на философию Юма, — а наиболее активная реакция была в так называемой «шотландской школе здравого смысла». Ну, вот о ней я, пожалуй, пару слов скажу.

К виднейшим представителям этой школы относится Томас Рид — он, собственно, глава этой школы. Также упоминают обычно в связи с «шотландской школой здравого смысла» Хоума и Битти — вот два таких… Освальда еще. Целая плеяда влиятельных (очень популярных в Британии) философов. Они видели в юмовской мысли очень опасный скептицизм, и пытались противопоставить ему точку зрения здравого смысла, все время говоря, что Юм показал нам, что философия вот в таких, утонченных формах как бы сама себя пожирает, поэтому надо найти верный метод для противостояния подобного рода утонченным размышлениям, скептическим по своей сути, как им казалось. И противостоять им может только здравый смысл. Вот мы верим, например, считаем, что вне нас существует мир, — и все, дальше в этот вопрос не надо вникать. Так оно и есть. Мы верим в причинность — все. Решающий вердикт выносит здравый смысл. Юм недоумевал, когда узнавал об этих возражениях. Он говорил: «Да я же вовсе не противоречу им; для меня тоже здравый смысл имеет столь же важное значение, как для вас. Я лишь пытаюсь проанализировать убеждения, здравые, так называемые, убеждения; уточнить их, классифицировать — больше ничего не хочу. А вы говорите, что они есть — и все, на этом надо остановиться. Ну, что ж вы, накладываете запрет на мысль? Он очень пренебрежительно к ним относился.