Рыцарь-маг - Игорь Ковальчук

Король снес голову еще одному сарацину, и над северными укреплениями Акры поднялся дикий вой. Кричали пленники, каждый из которых был связан по рукам и ногам и не мог ни бежать, ни хотя бы заслониться от неизбежной смерти. Ричард медленно приближался к следующему обреченному, и Дик ясно ощущал исходящее от Плантагенета чувство облегчения. Рыцарю-магу хотелось протереть глаза, но это было ни к чему, коль скоро он смотрел на мир магическим зрением, — его венценосный отец всем своим естеством впитывал энергию ужаса и смертной муки, исходящую от целой толпы пленных.

Английские солдаты, услышав приказ короля, кто охотно, кто равнодушно, а кто и с невольным отвращением подняли свое оружие, и бешеное желание жить затопило мир до горизонта. Пленники бились в своих путах, кровь в висках Дика стучала с такой силой, что он испугался — как бы ему, такому молодому, не умереть от удара. Теперь он видел, какую чудовищную мощь высвобождает гибель полутора тысяч человек, и воочию убедился, что в жилах Ричарда действительно есть струйка нечеловеческой крови, а в душе — пятно Великой Тьмы, той самой, из которой черпает силу и пресловутый Далхан Рэил.

Но рыцарь-маг не испытывал при виде короля Англии ни страха, ни отвращения. Только сочувствие. Наверное, нелегко носить в душе дьявола.

На северных укреплениях Акры, на внешнем круге, в тот день по приказу короля Английского было умерщвлено больше тысячи пленников.

Впрочем, интерес английской и французской знати к такому масштабному избиению приглушило важнейшее известие — Плантагенет подтвердил, что действительно готов отдать Ги де Лузиньяну остров Кипр, конечно, на некоторых условиях, которые, впрочем, безземельный Лузиньян принял безропотно. Выбирать ему было не из чего, корона Иерусалимского короля, следовало признать, давно уплыла от него, а других владений у него не было. Конрад де Монферра спешно короновался, хотя Иерусалим еще не был взят. В качестве Иерусалимского трона сошло первое попавшееся кресло, которое позволили втащить в церковь.

Но свары между рыцарями Ричарда и Филиппа Августа не прекращались, возможно, потому, что оба короля продолжали регулярно ссориться. Поводов было предостаточно, причем зачастую не связанных с враждой двух венценосных кузенов. Один граф у другого когда-то отнял лужок с сочной травой, второй у третьего взял на время верховую лошадь и не вернул, четвертый соблазнил дочку пятого, а до свадьбы дело не дошло — словом, сколько люди сталкиваются на жизненном пути, столько они и ссорятся. Рыцари выясняли отношения, пользуясь тем, что короли, занятые своими проблемами, не обращали внимания на воцарившийся беспорядок.

Ходили слухи, что Саладин умело использует разногласия между титулованными особами Франции и Англии, ссорит их между собой, но каким именно образом, было неизвестно. Дик, выслушав подобные предположения от Трагерна, упиравшего на старую истину «Cui prodest scelus, is fecit»[23], спросил:

— И как, по-твоему, ему удаются подобные трюки?

Друид лишь плечами пожал.

— Не знаю. Но кто-то же должен был...

— А тебе не приходит в голову, что нашим графам и герцогам не нужна никакая помощь извне? Они и сами прекрасно поссорятся, причем бесплатно...

Ученик Гвальхира обиженно промолчал.

Они сидели у костерка, разложенного вблизи королевского шатра. Там, подвешенный на цепи под треногой, висел большой котел пинт на пятьдесят, полный каши с мясом и кусками каких-то овощей, присланных из лагеря сарацин. Еда предназначалась для рыцарей и оруженосцев, кое-что должно было перепасть и солдатам. Дик вытягивал шею, поглядывая на котел, но совать туда нос опасался: рядом с варевом сидел на страже кашевар, огромный кряжистый мужик, вооруженный деревянной поваренной ложкой. Он терпеть не мог, когда кто-то из воинов, неважно, знатный или нет, лез к котлу без приглашения. А гневить кашевара — это знает даже солдат-новобранец — самое последнее дело. Из маленького нарядного шатра, стоявшего неподалеку от королевской палатки, выбрался Бальдер Йоркский, и Герефорд, хоть и не пошевелился, слегка напрягся. Он кожей чувствовал, что сейчас произойдет нечто, без чего лучше было бы обойтись. Помедлив, покосился на Трагерна — у ученика друида было обеспокоенное выражение лица.

— Граф пьян, — шепнул он.

— Сильно?

— Слегка.

— Эй, ты! — зарычал Бальдер. — Я же велел тебе не попадаться мне на дороге!

Дик подтянул ноги, чтоб было удобней вставать, но больше не сделал ни единого движения.

— Я сказал... Встань, ты, грязная рожа! Ты, ублюдок! — И сделал движение, словно примеривался пнуть молодого рыцаря. Правда, стоял он далековато и в любом случае не попал бы, но ждать, пока Йорк подойдет ближе, Герефорд не стал.

Миг — и он был уже на ногах, спокойно глядя в налитое кровью лицо горе-супруга веселой Альенор. Он припомнил, что и вправду с самой Сицилии не встречался с ним. Как ему это удалось — непонятно. Впрочем, он не задумывался об этом. Король то и дело отправлял Дика с разными поручениями, но не всегда вспоминал о нем накануне светских или официальных мероприятий. Не принималось во внимание даже то, что Дику даровали титул. В Англии и Франции было предостаточно графов и герцогов, которые могли создать пышный фон королям. Титул Уэбо, хоть и дарованный абсолютно законно, — король по праву мог раздавать лены тем, кому хотел, — все же был лишь пустым звуком. Чтоб нового Герефорда признали как настоящего благородного графа, должно было пройти хотя бы лет сто и смениться три-четыре поколения.

Но Дика все это интересовало мало. Он не очень-то полагался на свой титул, понимая, что привилегия, дарованная по капризу короля, может быть запросто отнята. В любом случае он, скорее всего, потеряет все, как только Ричард умрет. Но позволять какому-то жирному идиоту пинать себя только потому, что свой графский титул он получил от отца? Вот еще.

— Ты, ублюдок! — повторил Бальдер, выдергивая меч. — Пошел вон отсюда!

Откинув полог, из шатра вышел король Английский — и остановился на пороге, с любопытством глядя на разворачивающуюся сцену.

Дик вспомнил о своем обещании не провоцировать Йорка и решил потерпеть. Он промолчал.

— Я с тобой говорю! — расходился Бальдер. В нем говорил хмель, он будоражил его не меньше, чем молчание противника, воспринятое графом как страх. Момент казался ему самым подходящим, чтоб отправить в ад ненавистного выскочку. — Ты, сволочь! На какой навозной куче тебя родила твоя мать-шлюха, а?

— Этими словами ты подавишься. Я уж постараюсь. — Дик вынул меч. Он был в ярости, но не той, что туманит голову и заволакивает взгляд алой дымкой, а той, холодной, что делает сознание яснее.