Военные приключения. Выпуск 4 - Александр Проханов

— Стой! — Попов с измученным и насмешливым лицом раскинул руки. В одной руке был пистолет, в другой — шпага. — Докуда бежать думаете? Неужто прямо до России? А сил хватит?

— Хватит! — произнес сивоусый солдат, вызывающе глядя на офицера.

— Это хорошо, — неожиданно легко перешел Попов на мирный тон. — Ежели у тебя сил хватает до дому бечь, может, немного отдашь и сейчас? Пруссакам, а?

— Можно, чего не отдать, — примирительно ответил сивоусый. — Ох, хитер ты, ваше благородие!

Солдаты, окружавшие говорящих, одобрительно загалдели.

— Ну, а если можно, тогда слушай меня! Пробежки ваши на сем кончим! Ружья зарядить. Лечь и ждать: стрелять по моей команде. В штыки идти тоже всем по команде. И кучно.

Через несколько минут вместо беспорядочной толпы лежали, выставив ружья в сторону врага, четыре густых ряда пехоты. Пруссаки приближались.

— Огонь!

Залп для королевской пехоты был неожиданным и весьма ощутимым. Но инерция набравшего силу движения гнала вперед, и остановить их сейчас могло лишь такое же встречное движение. Офицер понял это:

— В штыки! Вперед!

Его солдаты набрали необходимый разгон и встретили пруссаков грудь в грудь.

Мало кто мог выдержать штыковую атаку русской пехоты. Не были исключением и солдаты Фридриха. Хорошо обученные профессионалы, они умели и любили воевать в монолите строя, чаще — с помощью ружейного огня и всегда — под взглядом строгих, но мудрых начальников. Бой на штыках же — бой индивидуальный. Когда ты сам себе командир, когда ты сам для себя решаешь — упасть ли тебе, притворись мертвым в надежде, что пронесет и тебя не заметят, или встретить блеск твердым взглядом. Прусская армия не горела неукротимым желанием положить животы своя во славу короля Фридриха, и поэтому поле боя осталось за русскими. Новая контратака — солдат в атаку гнали унтера и офицеры — и снова после прямой сшибки пруссаки откатились обратно.

Таким был один из островков сопротивления. Преданные и брошенные начальством русские солдаты стояли и умирали каждый на своем месте. Но не отступали.

Румянцева не было в этом сражении — его корпус Фермор направил к Шведту, расположенному также на Одере, в шестидесяти километрах от Кюстрина, где ожидалась переправа неприятеля. Не удовлетворясь этим, Фермор приказал отделить Румянцеву от своего корпуса отряд генерала Рязанова — для осады Кольберга. Румянцев предупреждал главнокомандующего, чем может кончиться подобное распыление сил, но ему не вняли, и теперь, в день боя, он ждал распоряжений Фермора о своих дальнейших действиях.

Постоянно обвиняемый в своеволии, на этот раз он решил дождаться распоряжений командования, хотя, как военачальник, и понимал, что единственное правильное с его стороны действие — идти на соединение с главными силами армии. Но решился ли Фермер на генеральное сражение или опять начнет набившие уже оскомину проволочки мелких стычек?

Начавшаяся вдалеке канонада, все более и более усиливающаяся, положила конец его сомнениям.

— Господин бригадир, приказываю вам завладеть неприятельской переправой.

Бригадир Берг, молча отдав честь, послал свой отряд с места в галоп.

Румянцев обернулся к адъютанту:

— Потрудитесь передать: полкам быть готовыми к выступлению.

По лагерю разнесся шум команд. Все и всё пришло в движение. Началось построение в батальонные колонны. Разговоры в них еще не до конца затихли, как с аванпостов начал приближаться, разрастаясь по мере движения, встревоженный гул. Выскочив из палатки, командир корпуса увидел своего родственника и приятеля — командира одной из дивизий армии князя Голицына.

— Что случилось, князь? Почему вы не с дивизией? И так бледны…

— Граф, мы разбиты. Моя дивизия и все армия. Их больше нет!

— А канонада? — Румянцев выбросил руку в сторону доносящихся выстрелов. — Откуда же тогда канонада? Против кого ведут огонь прусские пушки? Я полагаю, что против наших войск. Другой армии, кроме нашей, господин Голицын, здесь нет! А, может быть, там слышны голоса и наших пушек?

— Петр Александрович! Вы ведь военный человек и знаете, почему бьют пушки. Они убивают нашу армию. И к тому же, слышите? — канонада стихает…

Генералы замолчали. Наступившая тишина, казалось, подтвердила военно-теоретические выкладки Голицына.

— Главнокомандующий? — наконец отрывисто-грубо, почти как ругательство, спросил Румянцев.

— Исчез. В самом начале. То ли убит, то ли убежал.

— А вы?

Голицын побледнел и отвернулся. Говорить им стало не о чем. А вскоре начавшие сбегаться в лагерь Румянцева высшие офицеры армии одним своим видом лучше всяких слов подтвердили и кажущуюся горькую правоту слов князя и сняли остроту заданного ему вопроса: когда виноваты все — отвечать некому.

Румянцев уверился, что сражение проиграно, хотя бой продолжался еще несколько часов, но рукопашный. Ибо противники настолько приблизились друг к другу, их боевые порядки настолько перемешались, что артиллерии уж не было места в сражении — все решало холодное оружие.

Но командир корпуса этого не знал. Сумрачно осмотрев прибившихся к нему офицеров, Румянцев ушел в палатку и отдал приказ адъютанту собрать Военный совет.

Совет был краток. Генерал-поручик Румянцев подчеркнуто игнорировал генералов из главной армии, так что было высказано единственное мнение — его собственное.

— Господа, в создавшейся обстановке считаю необходимым движение вверенного мне корпуса на север — на соединение с войсками генерал-майора Рязанова. Другие предложения?

Все молчали. Исходя из поведения генерал-поручика, предложения могли быть высказаны лишь его подчиненными, но те-то лучше знали, что, раз приняв решение, Румянцев вносил в него коррективы лишь в исключительных случаях. К тому же он предлагал сейчас единственно возможное решение.

Отдав распоряжение бригадиру Бергу присоединить свой отряд к корпусу, Румянцев повел колонны на Штаргард.

Главная же армия в это время продолжала сражаться. К вечеру бой начал затихать. А утром Фридрих вновь увидел перед собой монолит русских полков и не решился наступать.

Когда русские вышли из лагеря и направились в сторону корпуса Румянцева, прусский король уклонился с их дороги, сказав: «Русских мало убить, их еще надо и повалить».

Фермера отстранили от командования армией. На его место был назначен в мае 1755 года генерал-аншеф Петр Семенович Салтыков, решивший вести более решительную военную политику.

Поначалу мало кто воспринимал это всерьез. Начавший свою службу еще при Петре I в гвардии — в 1714 году, он затем по приказу императора изучал во Франции морское дело, участвовал в походе Миниха в Польшу в 1734 году и в русско-шведской войне 1741—1743 годов. Он имел и придворное звание камергера, а в последние годы командовал на юге Украины ландмилицейскими полками, призванными защищать границы от нападений крымский татар. Именно в ландмилицейском белом мундире, без орденов и украшений, он и прибыл в войска, сражавшиеся уже не один год в самом центре Европы.

Привыкшие за это время к представительному виду, ярким нарядам и многочисленным знакам не всегда заслуженной доблести своих командующих, солдаты и офицеры с удивлением взирали на скромную, непрезентабельную фигуру нового командующего.

— Чевой-то фигура у него кака-така…

— Кака така?

— Да не осаниста! Нешто можно генералу быть таким?

— Это точно, мужики. Ни мундира, ни орденочка. Прям херувим какой, а не енерал!

— И голос тихий, и взгляд чевой-то без суровинки.

— Да, завалящий, прямо скажем, ребята, генерал нам достался. Нешто матушка-императрица посолиднее да побойчее никого найтить не могла! Чистый срам!

— Одним словом, не енерал, а курочка!

Слово было произнесено. Через несколько дней вся армия называла своего главнокомандующего «курочкой», но весьма скоро прозвище это вместо уничижительного приобрело ласковый оттенок.

Произошла данная смена оттенков после Пальцига…

«Конференция», исходя из сиюминутных нужд высшей политики, предписала Салтыкову соединиться в июле месяце с войсками австрийскими, над которыми начальствовал фельдмаршал Даун. Фельдмаршал, хорошо усвоивший и умно применяющий в своей стратегии такое понятие, как загребать жар чужими руками, на данное соединение не торопился. Тогда Салтыков сам пошел ему навстречу. Салтыкову пытался преградить путь прусский корпус генерал-поручика Веделя, одного из любимцев своего короля. Корпус этот, действовавший отдельными отрядами, усиленно тревожил русские тылы, разбивая магазины и нападая на отдельные мелкие тыловые части.

Под Пальцигом Ведель решил пойти на открытое единоборство с этими неповоротливыми и плохо обученными русскими.