Судьба императора Николая II после отречения - Сергей Мельгунов

Омичи претендовали на «руководство», но так как «уральцы были более сильны политически, то омичи оказались скоро у них в подчинении» (Авдеев)… Так или иначе «купеческие» городские Думы и «мелко-буржуазные» земства были распущены, Совет переизбран, и председателем его даже стал чуть не расстрелянный матрос Хохряков. Советская власть установилась в Тобольске, и «дом заключения» был взят под наблюдение Совета… «Как-то, – вспоминает Кобылинский, – совдеп вызвал к себе представителей отряда по два от каждой роты. Пошел с ними я сам. Мне было объявлено, что Совет решил перевести всю царскую семью “на гору”, т.е. в тюрьму… Я заявил этим господам, что охрана царской семьи подчинена не местному Совету, а центру. Это не помогло. Пришлось мне встать на другую почву и говорить, что это никак нельзя выполнить, так как придется тогда переводить в тюрьму и всех солдат нашей охраны, чего нельзя сделать; без солдат же нашей охраны никак нельзя обойтись, потому что, если будет какое-либо нападение, нас некому будет защищать. Солдаты наши загалдели, и Совет принужден был отступить, заявив мне, что, собственно говоря, решение по этому поводу он еще не вынес, а только принципиально высказывается». (Кобылинский действующими лицами изображает Дуцмана и Заславского. О Хохрякове он не упоминает.) Дневник Николая II вновь устанавливает точную дату эпизода с попыткой перевести заключенных в губернаторском доме в тюрьму, по-своему объясняя этот эпизод, 28-го он записывает: «Вчера в нашем отряде произошла тревога под влиянием слухов о прибытии из Екатеринбурга еще красногвардейцев. К ночи был удвоен караул, усилены патрули и высланы на улицу заставы. Говорили о мнимой опасности для нас в этом доме и о необходимости переехать в архиерейский дом на горе. Целый день об этом шла речь в комитете и прочее и, наконец, вечером все успокоилось, о чем пришел в 7 час мне доложить Кобылинский. Даже просил Алексея не сидеть на балконе в течение трех дней». На следующий день дневник продолжает: «Во время утренней прогулки видел «чрезвычайного комиссара» Демьянова, который со своим помощником Дегтяревым в сопровождении коменданта и стрелков обошел караульное помещение и сад. Из-за него, т.е. этого Демьянова, и нежелания стрелков пропустить его и загорался сыр-бор третьего дня». В воспоминаниях Мельник без обозначения даты также рассказывает о необычайном возбуждении, царившем в этот день в отряде, который готовился к защите, так как распространилась молва, что красногвардейцы собираются сделать нападение на губернаторский дом и выкрасть царскую семью. Действительно, через два дня прибыл новый отряд из Екатеринбурга – небольшой по своей численности (60 – 70 человек по записи Шнейдер). Говорили, что следует всего 300 человек. Сообщения эти нервировали не только отряд, но и представителей Омска. Отсюда рост недоверия и у тех, и у других к Екатеринбургу, которое, по словам Быкова, отмечали в своих донесениях Хохряков и Заславский.

Тучи сгущались над бывшим губернаторским домом….

Глава вторая ТЮМЕНСКАЯ ЗАСТАВА

I. Освободители царской семьи

Еще 4 марта Жильяр внес в дневник: «Наглость солдат превосходит все, что можно вообразить: ушедших заменили молодыми, у которых самые гнусные замашки. Их Величества, несмотря на жгучую тревогу, растущую со дня на день, сохраняют надежду, что среди верных им людей найдется несколько человек, которые попытаются их освободить. Никогда еще обстоятельства не были более благоприятны для побега, так как в Тобольске еще нет представителей правительства большевиков. Было бы легко при соучастии полк. Кобылинского, заранее склоненного в нашу пользу, обмануть наглый и в то же время небрежный надзор наших стражей[281]. Было бы достаточно нескольких энергичных людей, которые действовали бы скоро по определенному плану и решительно. Мы неоднократно настаивали перед Государем, чтобы держаться наготове на случай всяких возможностей. Он ставит два условия, который сильно осложняют дело: он не допускает ни того, чтобы семья была разлучена, ни того, чтобы мы покинули территорию Российской Империи». А Боткина-Мельник утверждает, что «целый взвод стрелков… во главе со своим командиром пор. Малышевым передавал полк. Кобылинскому, что в их дежурство они дадут Их Величествам безопасно уехать» (см. то же у Дитерихса).

«У нас отпала последняя надежда на побег», – записывает Жильяр при поступлении отряда Демьянова. Сложившейся ранее благоприятной конъюнктурой не удалось воспользоваться главным образом в силу провокаторской деятельности упоминавшегося зятя Распутина, пор. Соловьева, который, как мы знаем, был связан с о. Алексеем Васильевым и был одним из посредников между заключенными и внешним миром. Соловьев втерся в доверие представителей тех петербургских и московских монархических организаций, которые поставили своей целью освобождение царской семьи. К нему и к отцу Алексею из центра посылались люди и деньги. О людях Соловьев и его компаньоны сообщали в центр, что надобности в них нет, так как на месте имеется мощная организация, готовая действовать. Нужны лишь деньги. Прибывшие из центра с явкой на Соловьева должны были действовать по его инструкциям и попадали в ловушку. Подобно былинному соловью-разбойнику, зять Распутина поселился на перепутье и перехватывал в Тюмени всех, намеревавшихся проникнуть в Тобольск и завязать непосредственные связи с заключенными. Тех, кто ему не подчинялся, он выдавал большевистской власти.

Эта версия, опирающаяся на некоторые вышедшие из окружения г-жи Мельник свидетельские показания, целиком была усвоена следователем Соколовым и без критики повторена Керенским.

Для Соколова нет «никаких сомнений», что Соловьев выполнял задания немцев. В период брест-литовских переговоров о «похабном» мире «русский царь», олицетворявший национальную идею, был слишком опасен, поэтому немцы «боролись с русскими патриотами, не допуская увоза ими Царя». В Тобольске Николай II был под их немецким «наблюдением». Было использовано «старое испытанное средство: их шпион имел на себе печать Распутина». Принимавший участие в следовательских изысканиях Соколова кап. Булыгин, прибывший в Сибирь как участник одной из экспедиций для освобождения бывшего монарха, расширяет рамки: «Пути немцев так переплетались тогда с путями большевиков, что Соловьев, служа одним, неизбежно служил и другим». Керенский делает ударение уже на последнем – Соловьев держал в курсе событий местную (очевидно, тюменскую) чеку, следовательно, большевики были осведомлены о всех шагах, которые предпринимались монархистами.

Оставим пока в стороне немецкую концепцию, перерожденную в значительной степени психическими переживаниями следователя, для которого немецкая рука в происходивших событиях сделалась своего рода навязчивой идеей. На каких конкретных данных следствие обосновало свои выводы о провокаторской деятельности Соловьева? И прежде всего, кто такие были те «многие», которых досылали в Сибирь «русские патриоты» из центра и которые насильно задерживались на тюменьской заставе? Обобщающая характеристика не может нас удовлетворить, хотя бы она и основывалась на скрытом, к сожалению, для нас в значительной части расследований следственной власти. Булыгин в своем повествовании смело говорит, что все, им рассказываемое, является «точными данными», который добыло следственное производство. В действительности это не так. Соколов в книге пытается суждения свои обосновать многочисленными свидетельскими показаниями. Правда, он не проявляет к ним достаточно критического отношения – как это ни странно для следователя, он субъективное свидетельское показание почти приравнивает к доказательству вещественному. Соколов оговаривается, что он не претендует на выступление в роли исторического исследователя, и выражает надежду, что «те, кто любит истину», сумеют отличить его, «быть может, ошибочные выводы от строгих фактов следствия». Не всегда это возможно сделать. И совершенно уже недоступно в изложении Булыгина, где предположения и домыслы повествователя, навеянные, быть может, беседами, преподносятся как данные следствия. Откуда заимствовал Булыгин сведения о расстреле трех приехавших офицеров, не поладивших с Соловьевым и преданных им Ч.К.? Вставим возможный, допустим, факт прежде всего в хронологические рамки. Когда Соловьев мог предавать офицеров тюменской Ч.К.? Советский историк говорит, что когда в Тобольске удалось благодаря энергии уральцев создать твердую власть советов, то в окрестностях и даже в самой Тюмени ее фактически не было: «Достаточно сказать, что в эти дни в Тюмени на одной и той же улице существовали два штаба и висели две вывески. На одной была объявлена запись в Красную Армию, на другой красовалось: “Принимается запись добровольцев в Народную Армию”. В штабе “Народной” армии вы могли встретить офицеров – и местных и приезжих. Это была уже прочная организация, готовая выступить против советской власти за освобождение Романовых из Тобольска». Идиллия, нарисованная пером Быкова, в действительности, конечно, никогда не существовала. Мы видели, что в Тобольске советская власть установилась в 20 х числах марта ст. ст. и в ее установке немалую роль сыграл налет «тюменьских разбойников» – вероятно, из остатков карательной экспедиции.