Дело о пеликанах - Джон Гришэм

Самолет, похоже, перешел в горизонтальный полет. В дверях салона появился второй пилот. Он вежливо представился.

— Нам было сказано, что вскоре после взлета мы получим новый пункт назначения.

— Правильно, — сказала Дарби.

— Отлично. Эта информация нам понадобится примерно через десять минут.

— О’кей.

— На этом корабле водится какое-нибудь спиртное? — спросил Грэй.

— Весьма сожалею. — Второй пилот улыбнулся и вернулся в кабину.

Дарби и ее длинные ноги занимали почти весь небольшой диван, но Грэй был полон решимости к ней присоединиться. Он приподнял ее ступни и сел в конце дивана. Ступни лежали у него на коленях. Накрашенные ногти. Он гладил ее лодыжки и был полностью захвачен этим важнейшим для него событием — ощущением ее ног на своих коленях. Он испытывал глубокое чувство интимности момента. Она же не казалась обескураженной этим. Оттаивая, она начинала слегка улыбаться. Все заканчивалось.

— Ты боялась? — спросил он.

— Да, а ты?

— Да, но я чувствовал себя в безопасности. Я имею в виду, что трудно чувствовать себя незащищенным в окружении шести вооруженных «малышей», прикрывающих тебя своими телами. Трудно ощущать за собой слежку, когда сидишь в фургоне без окон.

— Войлзу понравилось это, верно?

— Он был похож на Наполеона, планирующего действия и двигающего войсками. Для него это был значительный момент. Утром в него будет сделан выстрел, но пуля отскочит. Единственный человек, который может снять его с должности, — это президент, но я бы сказал, что в данный момент президент находится у Войлза в руках.

— К тому же убийства раскрыты, и он должен чувствовать себя на коне.

— Я думаю, мы продлили его карьеру лет на десять. Что мы наделали!

— Я думаю, что он далеко не глуп. Вначале он мне не понравился, но затем как бы вырос на глазах. Он не лишен чувства человечности. Я видела, как заблестели у него глаза, когда он вспомнил о Верееке.

— Настоящий миляга. Я уверен, что Флетчер Коул будет рад видеть этого неглупого мужичка через несколько часов.

Ее ноги были длинными и стройными — само совершенство. Он проводил по ним рукой и чувствовал себя как зеленый юнец, решивший дотронуться до коленки девушки на втором свидании. Они были бледными и нуждались в солнце. Но он знал, что через несколько коротких дней они покроются коричневым загаром и между пальцами появятся несмываемые следы песка. Он не был приглашен присоединиться к ней позднее, и это не давало ему покоя. Он не имел представления о том, куда она направляется. Так было задумано. Впрочем, он не был уверен, что ей самой известен конечный пункт маршрута.

Игра с ногами напоминала ей о Томасе. Полупьяный, он обычно принимался красить ей ногти на ногах. Гудевший и слегка подрагивающий самолет неожиданно унес ее на многие мили от него. Две недели, как он умер, но ей они казались целой вечностью. Произошло так много перемен. И наверное, так было лучше. Ей было бы гораздо больнее, если бы она оставалась в Тулейне, ходила мимо его кабинета, видела его аудиторию, разговаривала с другими профессорами, оказывалась рядом с его квартирой. Потом, когда пройдет много времени, эти маленькие воспоминания будут приятными, но сейчас они жгут душу. Теперь она была другим человеком, с другой жизнью, в другом месте.

И другой мужчина гладил ее ноги. Поначалу он был ужасным ослом, задиристым и шероховатым, как все репортеры. Но налет быстро сошел, и под наносным слоем обнаружился добрый человек, которому она, похоже, очень нравилась.

— Завтра большой день в твоей жизни, — сказала она.

Он сделал глоток безалкогольного «Спрайта» и решил, что отдал бы любые деньги за ледяное импортное пиво в зеленой бутылке.

— Большой день, — произнес он, не отрывая взгляда от ее пальцев. Это будет больше, чем большой день, но ему не хотелось об этом думать. Сейчас его занимала она, а не завтрашний хаос.

— Как все будет происходить?

— Я, очевидно, вернусь в редакцию и буду ждать реакции. Смит Кин сказал, что будет находиться там всю ночь. Многие придут рано утром. Мы соберемся в конференц-зале, где установят дополнительные телевизионные приемники. Утро мы проведем, наблюдая, как эта история прорывается в центр внимания. Будет очень любопытно послушать ответ из Белого дома. «Уайт энд Блазевич» скажет что-то. Реакцию Маттиса предугадать невозможно. С комментариями выступит Главный судья Рэнниен. На экране часто будет появляться Войлз. Адвокаты будут созывать большие жюри. Политики впадут в состояние неистовства. Весь день они будут проводить пресс-конференции в Капитолии. Это будет богатый новостями день. Жаль, что ты его пропустишь.

По ее лицу пробежала саркастическая усмешка.

— О чем будет твоя следующая статья?

— Вероятно, о Войлзе и его записи. Следует ожидать, что Белый дом будет отрицать всякое вмешательство со своей стороны, и если Войлза припечет, он не замедлит отомстить. Хотелось бы мне послушать эту запись.

— А что после этого?

— Зависит от множества неизвестных. После шести часов утра конкуренция резко ужесточится. Появятся миллионы слухов и тысяча материалов, в погоню за ними пустится каждая газета страны.

— Но ты будешь звездой, — сказала она уже без сарказма.

— Да, у меня будут мои пятнадцать минут.

Второй пилот постучал в дверь и, открыв ее, вопросительно посмотрел на Дарби.

— Атланта, — произнесла она, и пилот исчез за дверью.

— Почему Атланта? — спросил Грэй.

— Ты когда-нибудь делал пересадку в аэропорту Атланты?

— Конечно.

— А тебе приходилось блуждать там, пересаживаясь на другой самолет?

— Думаю, да.

— На этом я и строю свой расчет. Аэропорт огромен и всегда кишит как муравейник.

Он допил пиво и поставил банку на пол.

— И куда дальше? — Он чувствовал, что ему не следует спрашивать об этом, раз она не сказала сама. Но ему хотелось знать.

— Я воспользуюсь ближайшим рейсом куда-нибудь и проделаю свой трюк под названием «четыре перелета за один вечер». В конце концов я приземлюсь где-нибудь на островах в Карибском море.

Где-нибудь в Карибском море. Это сужало район ее пребывания до тысячи островов. Почему она выражается так туманно? Она что, не доверяет ему? Он сидит здесь, играя с ее ногами, а она не говорит ему, куда направляется.

— Что я скажу Войлзу? — спросил он.

— Я позвоню тебе, когда доберусь до места. Или, может быть, черкну строчку.

Здорово! Они могут быть друзьями по переписке. Он будет посылать ей свои статьи, а она ему — открытки с видами побережья.

— Ты будешь скрывать от меня свое местонахождение? — спросил он, пристально глядя на нее.

— Я не знаю, куда я направляюсь, Грэй. И не буду знать, пока не доберусь.

— Но ты позвонишь?

— В конце концов да. Я обещаю.

К одиннадцати вечера в кабинетах «Уайт энд Блазевич» осталось только пять адвокатов, которые собрались у Марти Вельмано на десятом этаже. Это были Вельмано, Симс Уэйкфилд, Джеральд Шваб, Натаниель Джоунс (Эйнштейн) и вышедший в отставку компаньон по имени Франк Кортц. На рабочем столе Вельмано стояли бутылки скотча. Одна была пуста, другая приближалась к этому. Эйнштейн сидел в углу, отдельно от всех, и что-то бормотал себе под нос. Его буйные курчавые волосы, убеленные сединой, и вытянутый нос придавали ему вид настоящего сумасшедшего. Особенно в эти минуты. Симс Уэйкфилд и Джеральд Шваб сидели перед столом без галстуков и с закатанными рукавами.

Кортц закончил говорить по телефону с помощником Виктора Маттиса и передал трубку Вельмано, который положил ее на стол.

— Это был Страйдер, — сообщил Кортц. — Они в Каире, в пентхаусе на крыше какого-то отеля. Маттис не хочет разговаривать с нами. Страйдер говорит, что он сильно раздражен и странно себя ведет. Он заперся в комнате, и нет необходимости говорить, что он и не думает возвращаться на эту сторону океана. Страйдер говорит, что они дали команду своим боевикам немедленно покинуть город. Погоня прекращена.

— И что мы должны делать в этой ситуации? — спросил Уэйкфилд.

— Мы предоставлены сами себе, — ответил Кортц. — Маттис умывает руки.

Они говорили тихо, тщательно выбирая выражения. Всеобщий крик закончился несколькими часами ранее. Уэйкфилд кричал на Вельмано и обвинял его в неосторожном обращении с запиской. Вельмано обвинял Кортца в том, что тот сделал этого грязного махинатора Маттиса главным клиентом фирмы. Это было двенадцать лет назад, кричал Кортц в ответ, и нам все это время нравились гонорары, которые он выплачивал фирме. Шваб обвинял Вельмано и Уэйкфилда в том, что они были такими раззявами в обращении с запиской. Они вновь и вновь принимались втаптывать в грязь Моргана. Это, должно быть, он устроил им такое. Эйнштейн сидел в углу и наблюдал за ними. Но сейчас они сдерживали себя.