Дом с золотой дверью - Элоди Харпер

Филос аккуратно отстраняется, снимает ее руки со своей шеи и держит их в своих.

— Но я забывался, — говорит он. — Именно так я и забывался.

Амара забирает у него правую руку и касается его туники там, где, она знает, на коже выжжено клеймо. За все время, что они вместе, она ни разу не осмеливалась спросить, как так вышло.

— Из-за этого тебя заклеймили?

Филос отодвигает ее руку со своей груди, словно шрам до сих пор жжет.

— Помнишь в нашу первую ночь я сказал тебе, что однажды расплакался, когда остался наедине с девушкой?

Амара кивает.

— Мы виделись еще. Я очень любил ее.

Он замолкает, и Амара уже собирается сказать ему, что он не обязан делиться этим, что он не обязан рассказывать ей обо всем, но он продолжает:

— Мы были женаты.

— Женаты?

— Я знаю, браки рабов не признают, — отвечает Филос, как будто именно по этой причине она удивилась. — Но это не значит, что их нет совсем.

Какое-то время он молчит.

— Ее звали Реститута.

На мгновение образ жены Филоса повисает между ними, точно тень, скользнувшая в воздухе.

— После того как Теренций потерял ко мне интерес, стало чуть ли не хуже, чем когда приходилось терпеть его издевательства. Я совершенно не чувствовал собственное «я». Я ненавидел того, кем он меня сделал; он как будто уничтожил меня. А Реститута была так добра, я даже описать не могу, насколько она была добра.

— Как ты ко мне, — говорит Амара, которая в этот миг осознаёт, что, возможно, Филос не всегда был таким деликатным, а научился этому благодаря любви другой женщины.

— Женившись на рабыне своих хозяев, ты всегда знаешь, что вас могут разлучить, но надеешься, что этого не произойдет. Я даже не знаю, почему они решили ее продать. Когда я узнал об этом, мы оба были убиты горем; я пообещал, что пойду к Теренцию и смогу убедить его.

Филос замолкает, и Амара чувствует, что у нее перехватывает дыхание, она понимает, в каком отчаянии были Филос и Реститута.

— Я молил его. Я плакал. Я стоял на коленях. А когда он отказал мне… — Филос не заканчивает фразу. — Я даже не помню, что было потом. Я знаю, что ломал вещи, орал и бесновался. Что бы я ни сделал, порка была недостаточным наказанием. Но не клеймо было страшнее всего. Нам не позволили попрощаться. Я никогда ее больше не видел.

Амара хватает его за руку, не находя слов утешения. Она и представить не могла, что за этой меткой скрывается так много боли.

— Нам удалось обменяться несколькими записками после того, как ее продали. Через рабов-посредников, полагаясь на привратников и хорошую память, все это было очень медленно. А потом, два года назад, я узнал, что она умерла во время родов.

Он прерывается и отворачивается.

— Надеюсь, она понесла от человека, который ее любил.

— Филос, мне очень жаль, — говорит Амара и заключает его в объятия. Довольно долго они просто молча обнимают друг друга.

— Я не такой добрый человек, как ты думаешь, — произносит он наконец все еще ломким голосом. — Когда Руфус сказал мне, что я буду экономом в доме его конкубины, девочки, которую я провожал из борделя, я хотел соблазнить тебя, чтобы позлить его. Но потом, когда ты пришла сюда, я влюбился в тебя.

— Мне в вину можно поставить кое-что похуже, чем мысли о том, чтобы соблазнить кого-нибудь из мести, — говорит Амара, тронутая тем, что Филос испытывает чувство вины за поступок, которого не совершал. — Поверь мне.

Она откидывается на постель и увлекает его за собой, чтобы им было проще обнимать друг друга. Они соприкасаются лбами, и Амара чувствует его ладонь на своем затылке.

— Пожалуйста, прости, что я только сейчас рассказал тебе о Реституте. Но теперь, когда я это сделал, может быть, ты сможешь рассказать мне о Феликсе?

— Я уже все рассказала тебе.

— Я имею в виду не то, что было сегодня.

Думать о Феликсе тяжело, и Амара знает, что будет еще хуже, если Филос попытается докопаться до тех частей ее души, которых она так сильно стыдится.

— Я не понимаю, о чем ты.

— Однажды ты сказала мне, что не любишь его, но я всегда чувствовал, что это неправда. — Филос не разжимает объятий, когда она пытается отстраниться. — Прошу тебя, любовь моя, я не ревную. Я просто хочу понять.

Мысленным взором Амара видит Феликса на невольничьем рынке в Путеолах. Как он стоит, слегка в стороне от толпы, в лучах полуденного солнца. Самый красивый мужчина из всех, кого она когда-либо видела. А когда он подошел ближе, когда улыбнулся ей и Дидоне, она обрадовалась. Потому что была так наивна, что думала, будто он будет добр к ним.

— Я не хочу думать о нем, — говорит Амара ломким голосом. — Не заставляй меня.

— Ничего страшного, если ты любишь его. Это не твоя вина. Ты это знаешь, правда?

— Разве ты был настолько глуп, чтобы любить Теренция? После всего, что он с тобой сделал?

— Нет, Теренция нет. Но я очень любил своего первого хозяина. Много лет я желал, чтобы он обратил на меня внимание, хотел произвести на него впечатление, значить для него столько же, сколько он значил для меня. Это обычное дело. Я не хочу, чтобы ты чувствовала себя виноватой из-за этого.

— Как я могу не чувствовать себя виноватой? Я ненавижу Феликса всей душой. Тысячу раз я желала ему смерти, и все-таки, когда я думала, что он действительно может умереть, когда Балбус пошел на него с ножом, я молилась, чтобы Феликс уклонился. — Амара какое-то время молчит, чтобы овладеть собой и не заплакать. — А потом нож вонзился в Дидону.

Она даже как будто ждет, что Филос отпустит ее, почувствует то отвращение, которое испытывает она сама, но он продолжает обнимать ее.

— Только то, что ты хотела, чтобы Феликс выжил, не значит, что ты желала Дидоне смерти. В том, что произошло, не было твоей вины.

— Может быть, — говорит Амара, и это слово, сказанное вслух, как будто снимает груз с ее плеч. — Может быть, не было. Но в том, что случилось сегодня, виновата я.

— Ты винишь меня в том, что случилось с Реститутой? — Амара качает головой. — Тогда почему я должен осуждать тебя за то, что ты сделала? Ты не каменная статуя. Я только жалею, что не спросил тебя о Феликсе раньше. Мне стоило понимать, что одному человеку тяжело нести такое бремя.

— Не уверена, что от этого был бы какой-то толк, — отвечает Амара, стараясь, чтобы голос звучал не совсем