Сердечные струны - Ребекка Пейсли

— Так и есть.

— А, значит, поищу лекарство.

Он удерживался за каменистое дно ручья, когда она начала скользить вверх-вниз — не было сил сдержаться, хотелось, чтобы происходило медленно, а произошло быстро.

Когда он прижался к ней, Теодосия встала на колени, прижавшись грудью к его груди, не замедляя ласки. Он зажал ее бедрами, поймал руку. Горячее, твердое, пульсирующее — ее взгляд отмечал каждую черточку мужского лица, чувствуя начало освобождения, продолжала ощущать его силу в своей руке.

Наблюдение экстаза этого чудесного мужчины было самым прекрасным из того, что ей когда-либо доводилось видеть. А сознание отмечало, что это она дала ему такое наслаждение — глубокое счастье вырывалось из самой ее души.

— Теодосия, — прошептал Роман. Тяжело дыша, спрятал лицо на груди девушки, чувствуя ее сердцебиение. Океан чувств охватил его, он пытался дать им определение, но не мог сконцентрировать внимание на чем-то определенном.

Боже, как хорошо. Ему подарили эту радость — хотелось обнять ее как можно крепче, но остановился, вспомнив свою силу.

С нежностью снова усадил ее на колени и покрыл нежными поцелуями шею и плечи.

— Необязательно было делать это.

— Мне хотелось.

— Почему?

«Вот он, снова тот маленький мальчик, — подумала она, — ребенок, который отдавал, но ничего не получал».

— Роман, — проговорила она, гладя мускулы его рук, — ты доставлял мне удовольствие в прошлом. Мне было приятно доставить удовольствие тебе. Уверяю, я стала такой же счастливой, как и ты.

Ее слова коснулись, нашли и согрели какие-то глубокие струны, скрытые так далеко, что невозможно было понять, где они.

— Спасибо.

Она перебирала его волосы, любуясь видом своих бледных пальцев, затерявшихся среди густой черноты.

— Не за что, — прошептала она, затем надолго замолчала.

— О чем ты думаешь, милая? — спросил Роман. Она зачерпнула ладонью воды, вылила ему на плечо, залюбовалась тем, как прозрачные струйки пробежали по мускулам груди.

— Думала над определением слова «забава», которое означает «веселит или радует», а также — «игривый», часто шуточный поступок или высказывание. Решила, однако, что нельзя считать это определение правильным.

Он поднял голову и заглянул ей в глаза.

— Хочешь сказать, что собираешься изменить значение слова?

Она кивнула и подтянулась, чтобы поцеловать впадинку на его подбородке.

— Новое определение слова «забава» — Роман Монтана.

— Не получается, Роман, — сказала Теодосия, и крошки печенья посыпались ей на колени.

Верхом на коне, Роман наклонился и подал ей еще один крекер.

— Попробуй еще раз.

Она остановила повозку, взяла печенье и откусила, но губы почему-то не складывались в трубочку. Этот крекерный опыт стал очередным, в котором, по мнению Романа, она нуждалась. В последнюю неделю путешествия он учил ее ловить мелких рыбешек руками, оставлять хлебные крошки у птичьих гнезд для птичек-мам, набивать рот лесными орехами, чтобы посчитать, сколько влезет за один раз. Она даже приняла участие в первой за всю жизнь битве подушками, которую Роман выиграл, но только потому, что наперники его подушки были из более толстой ткани, чем у нее.

И теперь учил свистеть, когда губы облеплены крекерными крошками.

— Можно вначале глоток воды?

— Нет. — Чтобы доказать, что такое вполне возможно, Роман съел четыре крекера и с прилипшими к губам сухими крошками свистнул громко и протяжно. — Видишь, можно есть крекеры и свистеть.

Она попыталась облизать губы, но не смогла.

— Роман, ужасно хочу пить. И солнце уже садится. Нельзя ли остановиться на ночь где-нибудь возле воды?

Иоанн Креститель просунул клюв между решетками клетки и выхватил печенье из рук Теодосии.

— У меня был ужасный случай кори в семь лет, — пронзительно крикнул он. — Солнце уже садится.

— Впереди речка, — смягчился Роман, пришпоривая Секрета в сторону лесистой местности, лежащей неподалеку. — Но если ты считаешь, будто я забыл о том, что не научил тебя крекерному свисту, то ошибаешься.

Улыбнувшись, Теодосия последовала за ним и направила повозку к красивой поляне, по которой протекал искрящийся ручей.

Но ее улыбка сникла, когда разглядела на земле множество лошадиных следов.

— Банда, — прошептала она.

Роман уловил на ее лице страх и понял, что ей вспомнилась банда Бланке.

— Нет, Теодосия, это не лошади белых людей. — Он спешился и отошел от ручья, изучая дорожку следов. — Мустанги.

Ее страх мгновенно улетучился.

— Как ты узнал? А не индейские кони?

Он знал, что она не спрашивает его, а хочет научиться, и указал на несколько аккуратных куч конского навоза.

— Лошади, которые были здесь, остановились. Индейский военный отряд не дает лошадям задерживаться, поэтому помет всегда разбросан. Они передвигаются со своими семьями и скарбом, перевозя вигвамы, оставляющие отпечатки на земле. Здесь же не видно. Мустанги часто пробегают под низкими ветвями, от которых всаднику бы несдобровать. Видишь следы под теми низкими ветками вон там?

Действительно, разглядела следы, на которые он показывал, подивилась, как быстро он установил, что их оставили безвредные мустанги.

Она спрыгнула с повозки, напилась чистой, вкусной воды из ручья и села среди густой травы и полевых цветов, наблюдая, как Роман ведет лошадей к воде, и предалась воспоминаниям.

Представила длинные проходы библиотеки, наполненные старыми книгами, утомительные часы, которые проводила, бегая по ним в поисках какой-нибудь информации, припомнила старых профессоров с бородами, в очках и с длинными костлявыми пальцами; даже припомнила, как пахло от профессоров — пылью, быть может, от бесконечного хождения по тем же душным библиотечным проходам.

Сейчас она тоже изучала проходы — бесконечные ленты пыльных дорог, окруженные свежей растительностью, счастливыми птицами, чистыми успокаивающими бризами. Ее нынешний профессор не носил ни бороды, ни очков, имел пальцы, хотя и длинные, но мускулистые и смуглые, которые, переплетаясь с ее пальцами, согревали и возбуждали.

От него не пахло пылью, а пахло солнцем и кожей, и он обладал знаниями, которых нельзя было отыскать на пожелтевших книжных страницах. Часто улыбался, делясь с ней своей мудростью, она отвечала тем же, упиваясь его уроками, словно каждая капля таких знаний была ценнее предыдущей.

Он носил имя Роман, и мир, который открывал ей, оказался таким прекрасным, что она не знала, как сможет оставить его.

Эта мысль настолько поглотила ее, что Роман обратил внимание.