TRANSHUMANISM INC. - Виктор Олегович Пелевин

— Приступайте. Да-да, давайте немедленно. Вот так… Да… И вот что я вам скажу, сударь, раз уж мы разговорились по душам… Вы ведь из Москвы, верно? Да не отвлекайтесь, просто кивните. Говорить не надо, вы уже нормально тут наговорили… Я тоже родом из Москвы. Хорошо помню этот город. И вы, уважаемый, ошиблись адресом. Вам надо было не сюда. Коровий вал знаете? Где Садовое кольцо. Там поблизости будет Первый Люсиновский переулок… Или Первый Добрынинский… Черт, сейчас уже не помню точно, но если немного поискать, в нормальной симуляции найдете. Там во дворе стоит такая длинная зеленая палатка, типа большой ларек. Еще крыша шиферная, крыльцо в три ступеньки и решетки на окнах. Узнаете сразу. Вот там пункт, где принимают второсигнальный умняк. Вам туда надо. А мы, при всем уважении, не берем… Мы здесь от своего отдыхаем… Да…

Мельхиор долгим взглядом посмотрел на смущенную Миу и снова обратился к желтому коту:

— У вас ведь неплохо получается, когда стараетесь. Очень недурно и вполне первосигнально. Как говорится, человек двух миров… Я вас похвалю, пожалуй, в отзыве. Чтоб не уволили. Ну, хватит…

Мельхиор встал на лапы и еще раз брезгливо понюхал Шредингера.

— Договоримся так. Сегодня вам выключат будильник и вы вернетесь в нормальный кошачий модус. А завтра я дважды овладею вами сзади в присутствии своей невесты. Уже без всякой древней мудрости. И ваша позорная жизнь продолжится согласно контракта. Я знаю, что правильно по-русски «согласно контракту», но ваша продолжится именно согласно контракта. Не благодарите, не надо. Просто не хотим портить свой медовый месяц вашим Бетховеном.

Миу в последний раз поглядела на Шредингера. Тот поймал ее взгляд, сморгнул, поднял морду к небу и прошептал:

— Гольденштерн! Спасибо тебе, что существует смерть!

— Не можете без пафоса, — сказал Мельхиор. — Понятно, вы же у нас артист… Миу, идем. Сейчас ты все позабудешь как страшный сон.

Миу пошла по тропинке вслед за Мельхиором.

И действительно, через минуту она уже не понимала толком, что случилось — знала только, что Мельхиор победил желтого кота совершенно невозможным способом, превзойдя его в темной мудрости. Вот, значит, что такое альфа… И ведь с самого начала все было понятно по запаху, а она не доверяла сердцу…

Некоторое время Миу еще помнила слова «второсигнальный умняк». И знала примерно, что они значат — нечто, связанное со второй сигнальной системой, то есть словами. А в чем именно он заключался, этот второсигнальный умняк? Именно во второсигнальном умняке. То есть сам в себе и ни в чем другом. Так зачем он тогда нужен там, где его нет? А?

Но это рекурсивное прозрение становилось все призрачней — и постепенно сузилось до бессловесной констатации того факта, что запах Шредингера равен запаху Шредингера.

А потом ветер донес до Миу чарующий аромат тестикул Мельхиора, сердце прыгнуло в груди, и последние остатки колдовской желтой вони развеялись в весеннем воздухе без следа.

МИТИНА ЛЮБОВЬ

В юности Дима занимался нейропрограммированием.

Вернее, вяло делал вид. Серьезного таланта к компьютерной биологии у него не было, и уже на втором курсе стало ясно, что нового ГШ из него не выйдет.

Новый ГШ, впрочем, никому и не был нужен. Лучшие теоретики и практики чипирования давно прописались в банках и отлично справлялись со всеми вызовами эпохи — никого в свои ряды они не звали. Но молодым талантам давали крохотный шанс подняться до их уровня, и Дима честно его профукал.

Он получил диплом имплантолога и много лет работал в московской клинике, вставляя социмпланты и высасывая гематомы-побочки из серых русских мозгов. Как и все остальные врачи, он оптимизировал отчетность по процедурам (за это платили бонусы, и понятно было кто — но фонд «Открытый Мозг» нигде не упоминался).

За десять лет он вместе со всем поколением друмеров потерял идеалы, иллюзии и значительную часть волос: превратился сначала в Дмитрия, а потом и вообще в Дмитрия Мариновича. Все чаще и чаще молодые знакомые глядели на его залысины, на гусиные лапки вокруг глаз, на поколенческую кукуху с корабликами и айсбергами — и называли по имени-матчеству. Перспектив впереди не было.

Но тут, к счастью, случилось семейное горе. Дмитрий получил наследство.

Его родственников на сибирской ферме вырезали кочевые тартарены — закололи всю семью сделанными из кос пиками, нарисовали на воротах хозяйской кровью глаз и букву «З», сняли процедуру на кукухи и выложили ролики на Контактон, откуда их невозможно было выковырять никакой силой.

Кочевых потом разбомбили дроны претория — но тех самых или других, толком никто не знал.

Митя, впрочем, горевал не особо — контакта с дядей, племяшом и двумя бабками у него не было давно. Даже с Новым Годом друг друга не поздравляли. Погибшее семейство оставило после себя сложный баланс долгов и активов, обязательства по сельхозкредитам, молочную скотину (половину угнали тартарены) и барак, полный живых холопов. Последнее было случайностью: тартарены заперли их и честно подожгли, но перед этим долго шел дождь, и дерево не занялось даже от денатурата — а упорствовать в злодеянии у кочевых не осталось времени из-за дронов.

Можно было удаленно продать поместье, погасить долги и выручить прилично денег. Но на банку не хватало все равно. Зато появился шанс уехать из опостылевшей столицы на природу — все лучше, чем медленно загибаться в городе. Дмитрий уволился, продал свой березовый дуплекс и отправился в Сибирь. Через день после отъезда, бодро докуривая сигару, он шагнул из гиперкурьера на мокрый азиатский перрон.

Сразу поразили два крэпера перед станцией — немолодые русские люди в беде. С крашеными в яичный цвет чубами на бритых черепах, в нелепых розовых перьях, блестках и чешуе из фольги, они зло и пьяно плясали под один на двоих новенький крэпофон, украденный, скорей всего, из товарного поезда. Мужики — именно так их хотелось назвать несмотря на косметику и блинг — сипло читали на два голоса нейроречитатив категории «3Б», если не ниже:

— Я цветок мохнатый, пестик мой продолговатый,

Я со всей палатой наблюдаю за парадом,

Мы покажем миру, что такое наша сила,

мы заставим снова воссиять забытый символ…

От крэпа так и разило провинциальной безнадегой. Видно было, что кто-то (вероятно, станционный политрук) зарядил интим-вербалайзер правильными политическими лозунгами вперемешку с фиалками, розами и спущенными трусиками, чтобы не прижали за сводничество и воровство. Но самым жутким были эти скуластые рабочие лица, кое-как размалеванные под